Агуглу (Тайна африканского леса) - [15]

Я указал ему на странную кучку монолитов, нагроможденных на одном из концов площадки.

— Ты с ума сошел! — запротестовал Абу-Гурун. — Мы только напрасно потеряем время, поднимая эти глыбы.

— Делай то, что тебе говорят! Я хочу знать, что находится под ними.

Черные принялись за работу. Пока они работали, я сидел в отдалении и, опустив голову на руки, раздумывал.

Был ли это надгробный памятник? Или груда камней, наваленная в память какого-нибудь важного события?

Мною завладели воспоминания о прочитанном. Все древние описания говорят о памятниках этого рода; их следы находятся в Британии, Перу, Австралии и даже в глубине ледяных пустынь, населенных самоедами. Обычаи сохраняются; история — это вечное повторение.

Раскопки, однако, не дали никакого результата и я уже готовился приняться за исследования в другом месте, как вдруг с последним ударом заступа показался человеческий скелет. Запыхавшиеся негры бросили кирки и мотыги и улеглись под кустами.

Я остался один под палящим солнцем и, мучимый любопытством, отделял один за другим куски земли, прилипшие к костям.

Труп находился в сидячем положении, с согнутыми коленями и наклоненной головой. Он принадлежал взрослому и был хорошо развит, выше среднего роста, с продолговатым черепом, выдающимися скулами и низким лбом. Лицо было широкое, большое, с глубокими впадинами глаз. Построение ребер указывало на исключительно могучее развитие грудной клетки.

Несколько слов, вполголоса произнесенных позади меня, прервали мой осмотр. Приложив палец к губам, меня тихонько звал Серур. Я пошел за ним, заглушая шум своих шагов. Дойдя до конца площадки, он лег на живот и сделал мне знак последовать его примеру; толстые растения, впустившие свои корни в расщелины скал, скрывали нас от чьих бы то ни было взглядов.

Абу-Гурун находился там; он едва повернул голову при нашем появлении: склонившись над бездной, открывавшейся перед нами, он, казалось, был поглощен созерцанием зрелища, от которого не мог оторвать глаз. Встав на колени, я тоже наклонился над краем площадки.

Длинная расщелина делила гору надвое. Разрез был глубокий, почти вертикальный; вниз катился поток, шум которого едва долетал до нас. На другой стороне крутой откос образовал несколько уступов, загроможденных каменными глыбами, оторвавшимися от общей массы и задерживавшимися в своем падении. Медленное разложение горной породы, остатки мхов и лишаев, пыль, наносимая ветром, с течением времени сплошь заполнили трещины тощим черноземом, на котором принялись молочайники и кактусы. Их серые стебли с бурыми пятнами вытягивались, как уродливые руки. Мой взгляд, тщетно бродивший в глубине пропасти, постепенно поднимался вдоль этих уступов. И тогда я понял, на что Серур и Абу-Гурун глядели с таким любопытством, смешанным с ужасом.

На маленькой площадке, по другую сторону пропасти, ниже нас, между камнями сидели на корточках существа с собачьими мордами, покрытые шерстью.

Цвет их шерсти настолько сливался с цветом скал, что с первого взгляда я не был в состоянии их различить.

Повернувшись лицом к западу, где заходило уже солнце, они сидели неподвижно и молча. Но когда солнце скользнуло за горизонт, длительный вопль потряс их груди и сорвался с губ. Это был ужасающий концерт рыданий и продолжительных завываний. Этот унылый и яростный вопль, в котором отчаяние смешивалось с гневом, катился по всему ущелью и повторялся бесчисленным эхо; иногда печальный и заглушенный, как отдаленный шум, он внезапно доходил до самых высоких тонов. Никогда ни один другой крик не производил на меня такого сильного впечатления, как эти раздирающие душу вопли, поразившие в первый раз мой слух.

Не я один переживал подобное волнение. Глаза Серура, лежавшего рядом со мной, лихорадочно вздрагивали; Абу-Гурун побелел, как будто вся кровь его, капля по капле, отлила к сердцу. Но едва только солнце скрылось за вершинами, в один миг все смолкло, как в оркестре, мгновенно перестающем играть по властному взмаху дирижерской палочки.

Через расщелины сверкали еще несколько запоздалых солнечных лучей. Стоя на ногах, раскачиваясь всем туловищем и оттопырив руки, Агуглу смотрели, как лучи солнца желтели… бледнели… потухали. И когда погас последний луч, они с беспокойством закачались во все стороны, как бы движимые одной общей пружиной; их было там около тридцати особей, все взрослые с длинными рыжими гривами, обрамлявшими их лица. Они исследовали малейшие складки земли и нюхали воздух по всем направлениям. Но ветер дул на нас и они не могли нас почуять.

Задерживая дыхание, я не терял из виду ни одного их движения. Они бродили вдоль и поперек уступа группами по пяти или шести, согнув немного ноги и опустив длинные, доходившие до колен руки, видимо стеснявшие их: эта неловкая походка придавала им вид изувеченных людей.

Сборище в сумерки начало рассеиваться. Одни спускались по отвесному откосу к нижним площадкам, другие поднимались до края карниза, карабкаясь по скользким склонам. Иногда они останавливались, прислушиваясь; и при виде того, как они цеплялись за камни, невольно рождался вопрос, какое чудо равновесия удерживало их в таком положении? Когда ночь засияла звездами, они исчезли за неровностями скал.