Аграрная исстория Древнего мира - [8]

То, как этого можно достичь М. Вебер продемонстрировал раньше, чем была опубликована первая из упомянутых нами работ, — в своей знаменитой «Протестантской этике», за которой последовал целый ряд новаторских исследований, составивших три тома его монументальной «Хозяйственной этики мировых религий». Задавшись вопросом ставшим уже традиционным в его времена, — о роли духовного фактора в развитии материального производства (или — в переводе на догматический язык «материалистического понимания истории» — о соотношении «базиса и надстройки») автор «Протестантской этики» предложил гениальное решение разверзнувшейся здесь антиномии. Он отказался от глобальной (и неразрешимой в этой своей глобальности) постановки вопроса и предложил конкретизировать сам этот вопрос, ограничив его узкими рамками «хозяйственной этики» различных религий и ее роли в эмпирически фиксируемой истории исповедующих их народов.

При этом, проблема локализовалась в рамках вполне определенного исторического пространства, например, точки пересечения «протестантской этики» и того, что можно было бы конкретно фиксировать как «дух» капитализма, животворную идею этого последнего. (Работа, название которое заставляет вспомнить о «Рождении трагедии из духа музыки», где «дух музыки» сталкивается на узенькой дорожке с «трагедией» как определенным культурно-историческим феноменом, трактуемым как одно из двух противоборствующих начал западной культуры вообще.

«Проклятый вопрос» о роли идей в общественном развитии «изымался» таким образом из отвлеченной сферы социального философствования и погружался в стихию вполне конкретного исследования определенного типа хозяйственной этики, его рождения из лона протестантской религии и воздействия на образ жизни людей, его исповедующих. В центре исследовательского интереса оказывается, таким образом, вполне обозримая в каждом конкретном случае проблема определения места и роли в жизни «вот этого» индивидуума этической установки на хозяйственную деятельность, предполагающую соответствующую систему поведения и что здесь самое существенное — религиозное оправдание, обоснование этой «системы», придающее высший смысл повседневной деятельности религиозно озабоченных (или, как сказал бы М. Вебер, «религиозно музыкальных») людей.

Таким образом социально-философская проблема утрачивала свою непреодолимую отвлеченность и выводилась, если хотите, на чисто эмпирический уровень, — уровень исторического эксперимента, который действительно был произведен в рамках определенной «общины» верующих, каковой в каждом данном случае представал протестантизм. Это и был многообещающий переход от социальной философии к социологии, от философии истории — к социологическому исследованию. Переход, который, как это продемонстрировали и «Город», и «Аграрная история Древнего мира», открывал для социологии новые возможности, которые, к сожалению, остаются невостребованными нашим социологическим сообществом до сих пор.

Что же касается самого М. Вебера, то он не замедлил с использованием этих возможностей, расширяя рамки собственно социологической постановки вопроса за счет территорий, каковые до него считались доменом специфически философских (ибо чисто умозрительных) дисциплин. Прежде всего он продолжил, выведя ее на новый уровень, вялотекущую войну против «теории прогресса», которую и в XX веке разделяли далеко не одни только «твердокаменные» марксисты и эволюционисты. Его вклад в эту борьбу был связан, как свидетельствует веберовский «Город», прежде всего с дальнейшей разработкой сравнительно-исторического метода, доведенной до того пункта, где возникла потребность в дополнении его новым — идеально-типическим — методом, который автор этой книги предложил уже в программной статье «Объективность» социально-научного и социально-политического познания» (1904).

Свое понимание сравнительно-исторического метода М. Вебер акцентирует следующим образом. «…Кто видит исключительную задачу «истории», — пишет он в последней главе «Аграрной истории Древнего мира», явно отводя упреки, касающиеся его склонности к проведению исторических параллелей, которая отличает эту его работу точно так же, как и предшествовавший ей «Город», — не в том, чтобы сделать себя излишней, доказав, что «все уже было», и что все или почти все различия есть различия меры (что, конечно, справедливо), тот будет делать ударение на различиях (Verschiebungen), и будет пользоваться сходствами для того только, чтобы выяснить своеобразие каждого из обоих (сопоставляемых — Ю. Д.) кругов развития по отношению друг к другу» (2, 362).

Иначе говоря, главное в сравнительно-исторической процедуре автор видит не только и не столько в отождествлении сопоставляемых эпох («кругов развития»), а в их более отчетливом различении, и, следовательно, в выявлении различий, связанных с изначальной (в конечном счете онтологически фундированной) уникальностью каждой из них. Сознание этого последнего момента и образует онтологический подтекст веберовского понимания «идеального типа» как теоретической «стилизации» типизируемого объекта, осуществляемой с ясным и отчетливым сознанием того, что это вовсе не «отражение» (и тем менее «копия») исследуемой реальности, а всего лишь мысленная конструкция — «утопия», выстраиваемая для того, чтобы более выпукло представить какие-то отдельные «аспекты» данного объекта, поставленные в логически оправданную связь друг с другом.