Агония - [2]

Сынок неожиданно отставил кружку, распахнул Хану ворот рубашки, потянул за цепочку, вытащил крестик.

— Хан, Хан, — повторил он, — а крестили как?

— Степаном, — Хан медленно улыбнулся, и лицо его просветлело, на щеке образовалась ямочка. — Один я в роду такой чернявый, батя и брательники — вроде тебя.

— А меня Николаем окрестили, среди своих Сынком кличут, — радостно сообщил Сынок, однако взгляда цепкого не опускал, разглядывал Степана внимательно и был осмотром явно недоволен. — Значится, Степан и Николай. Два брата акробата. Тебя что же, Степа, взяли от сохи на время?

— Что? — спросил Хан.

— По-свойски не кумекаешь? Я спрашиваю, мол, случайно погорел, не деловой? — Сынок выпил пиво, отставил пустую кружку.

Хан не ответил, лишь плечами пожал, разгрыз сушку, тоже допил пиво и спросил:

— Как расплачиваться будем? У меня в участке последний целковый отобрали.

— Это беда так беда, — Сынок взял со стола вилку. — Придержи полу клифта, — подпарывая полу, говорил: — Последнее только ты, Хан, от широты души отдать можешь, — он справился с подкладкой и положил на стол два червонца — деньги по тем временам солидные. — А вот как мы браслетики сымем?

Хан осмотрел вилку и сказал:

— Придержи, деловой.

Сынок держал вилку, а Хан начал откручивать у нее зубец, именно откручивать, будто тот и не был железным.

— Пальчики у тебя вроде стальные, — глядя на манипуляции Хана, восхищенно сказал Сынок.

— Соху потаскаешь, обвыкнешься, — Хан отломал зубец и согнул об стол в крючок, затем опустил руку под стол и вставил крючок в замок наручника.

Глядя в потолок и шевеля губами, будто читая там какие-то заклинания, Хан через несколько минут вздохнул облегченно и положил на стол свободные руки. Потирая натруженную кисть, он посмотрел в окно и сказал:

— А вот и распогодилось.

Дождь действительно кончился, просветлело. Публика потянулась к дверям, некоторые разувались, подворачивали брюки. Хан поднялся, взял со стола червонец, другой подвинул Сынку и сказал:

— Бывай, — и шагнул к выходу.

Сынок схватил его за рукав.

— А я? Кореша бросаешь, подлюга? — он брякнул цепью наручника, который охватывал его руку.

— Сунь в карман и топай себе, дружки тебе бранзулетку снимут, — равнодушно ответил Хан. — Ты деловой, а я от сохи — нам не по дороге.

— Тебе лучше остаться, — медленно, растягивая слова, сказал Сынок.

— Не пугай, — Хан улыбнулся, лицо его вновь просветлело, но глаза были нехорошие, смотрели равнодушно.

Сынок его отпустил, взял со стола крючок, сделанный из вилки, и сказал:

— Я к тебе предложение имею. Сядь, — он ударил кружкой по столу и, когда мальчишка-половой подбежал, сказал: — Подотри и принеси, что там из отравы имеется.

Мальчишка фартуком вытер осклизлый стол, забрал пустые кружки и исчез. Хан взял крючок, опустил руки под стол, звякнул металлом и положил наручники Сынку на колени.

— Прибереги на память, деловой.

— Ты памятливый, — Сынок спрятал наручники в карман. — Не простой ты, мальчонка, совсем не простой, — он рассмеялся.

Хан тоже улыбнулся.

— Простых либо схоронили, либо посадили… — он замолчал, так как подошел хозяин заведения, который, поклонившись, спросил:

— Желаете покушать, господа хорошие? — он протер и без того чистый стол. — У нас не ресторация, но по-домашнему накормим отлично-с.

Закусочная опустела, лишь за столиком у двери пил пиво какой-то оборванец. Смокинг Сынка внушал хозяйчику уважение, и он смотрел на молодого человека подобострастно.

— Колбаса изготовлена по специальному рецепту, можно с лучком пожарить, грибочки, огурчики из подпола достанем-с…

— «Смирновская» имеется? — перебил Сынок и, поняв, что имеется, продолжал: — Корми, недорезанный, — он рассмеялся собственной остроте. — Да не обижайся, мы с тобой элемент чуждый, на свободе временно. Вот кучера собственного встретил, — Сынок указал на Хана. — Раньше-то он дальше кухни шагнуть не смел, теперь за одним столом сидим. Мы сейчас все у общего корыта, все равны.

Хозяин склонился еще ниже и доверительно зашептал:

— Этого, простите, никогда не будет. Можно у одного отнять, другому отдать. Так все равно-с, простите, один будет бедный, другой богатый.

Николай-Сынок взглянул на хозяйчика лукаво и спросил:

— А если поделить?

— На всех не хватит, — убежденно ответил хозяин. — Больно человек жаден, ему очень много надобно, — и развел руками, показывая, как много надо жадному человеку.

Хан, сидевший все это время неподвижно, глянул на хозяина недобро, покосился на Сынка:

— Так что, барин, есть будем или разговаривать?

— Ишь, — Сынок покачал головой, — пролетариат свой кусок требует. Неси, любезный, и… — он кивнул в сторону двери, у которой сидел оборванец, — не сочти за труд.

— Сей минут, в лучшем виде, — хозяйчик поклонился, подбежал к оборванцу, забрал пустую кружку, что-то зашептал сердито. Оборванец поддернул штаны, смачно сплюнул и, насвистывая, вышел на улицу. Остановился у стоявшего неподалеку от закусочной извозчика.

— Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!

Извозчик взглянул на рваную тельняшку, чумазое лицо и нечесанные волосы и отвернулся.

— «Я ушел, и мои плечики скрылися в какой-то тьме». Счастье свое не проспи, ямщик, — оборванец вновь поддернул штаны и направился в сторону Тверской, свернул в Гнездниковский, вошел в здание Московского уголовного розыска, который большая часть москвичей называла МУРом, а меньшая — «конторой». Здесь оборванец зашел в один из кабинетов, где за огромным столом сидел солидный, уже пожилой мужчина в пенсне.