Агония христианства - [18]

Et n'être que poète est pour eux un affront

«Быть поэтом считается зазорным». «Ведь у поэтов нет ничего кроме стихов!» – заявляют, в свою очередь, рационалисты. Но если у поэтов есть стихи, то у кого же есть истина? Кому принадлежит она? Бедная Ависага Сунамитянка, душа, алчущая и жаждущая духовного материнства, безрассудно возлюбившая великого царя, когда он был уже на смертном одре, хотела отнять его у смерти, возродить его, дать ему жизнь, воскресить его своими безумными поцелуями и объятиями. Увы! Все это так и осталось похороненным в ее душе. И Давид, тоже глубоко любил эту бедную девушку, согревавшую его в его агонии, но уже не мог познать ее. Бедный Давид! Бедная Ависага! И трудно сказать, кто из них был более несчастен.

Что для души ужаснее: невозможность быть любимой или невозможность любить? Невозможность быть познанной или невозможность познать? Невозможность быть возрожденной или невозможность возродить возлюбленного? Невозможность принять дар жизни или невозможность подарить жизнь другому? Святая Тереса де Хесус испытывала сострадание к Дьяволу, потому что он не способен любить. А Гете говорил о Мефистофеле как о злой силе, которая, желая творить зло, невольно творит добро, желая разрушать, созидает.[64] Действительно, ненависть, и в особенности зависть – суть формы любви. Истинные атеисты питают безумную любовь к Богу.

Один крупный испанский политик, дон Николас Салмерон, имел обыкновение повторять, что он потерял невинность веры, чтобы обрести материнство разума. Однако существует материнство, соединенное с девственностью, или непорочное материнство. А бывает и так, что невинность теряют, так и не достигая при этом материнства – или отцовства, – особенно если кровь испорчена известным грехом. И в то же время существуют евнухи, которые, подобно ефиоплянину, евнуху царицы Кандакии, о котором говорится в Деяниях Апостолов (VIII, 26–40), родят духовно.

Бедная душа, страждущая и жаждущая бессмертия и воскресения своей плоти, страждущая и жаждущая Бога – БогоЧеловека по-христиански или же Человеко-Бога по-язычески, – расточает свою материнскую девственность в поцелуях и объятиях, согревая своего вечно агонизирующего возлюбленного.

Из одних книг вы можете узнать о том, как в Израиле монокультизм перешел в монотеизм, из других – о том, как Бог стал человеком или человек стал Богом. Я же хочу поведать вам здесь лишь о своем внутреннем опыте метаэротики, мистики, если угодно, и о том, что такое агония души, потрясенной агонией ее Бога, агония любви и познания, познания, которое и есть любовь, и любви, которая и есть познание.

Душа, предоставленная своей агонии любви и познания, почти ничего не ведает о том, что делает Соломон, она не знает ни о его деяниях в области политики, истории, цивилизации, ни о его Храме, то есть Церкви. Если она и обратит взор свой на эти вещи, то лишь затем, чтобы дать новый импульс своей агонии, ведь всякая душа – дитя противоречий. Но – увы! – Ависаге не всегда суждено было отвергать Адонию. Вообразите себе Ависагу женою Адонии и матерью его детей, Адонию в борьбе с Соломоном и Ависагу, всегда любящую одного только Давида – ведь настоящая любовь бывает только одна: первая и последняя, – и представьте себе, как в душе Ависаги Сунамитянки идет борьба между любовью к Давиду и долгом перед Адонией, сыном Давида, и перед вами откроется истинная трагедия.

Дано ли Ависаге, ее объятиям и поцелуям сотворить чудо, чудо воскресения Давида?

Чудо! Это одно из самых запутанных понятий, особенно с тех пор, как на смену вере в чудеса веры пришла вера в чудеса науки.

Говорят, что «дикарей чудеса науки нисколько не удивляют». Говорят, когда дикарь видит летящий аэроплан или слушает фонограф, он ничуть не удивляется. Еще бы! Ведь он привык видеть чудо в полете орла, в речах человека или попугая, и еще одно такое лее чудо его не удивляет. Дикарь живет среди чудес и тайн. И дикарь, рожденный и воспитанный в среде так называемых цивилизованных людей, тоже никогда не теряет веры в чудо, он верит если не в чудеса веры, то в чудеса науки.

Как-то раз в одном клубе устроили лекцию по астрономии. Слушатели, люди, не искушенные в науке, – служащие торговых и промышленных фирм и несколько простых рабочих – очень удивились, услышав сообщение докладчика, то есть науки, о том, сколько миллионов лиг составляет расстояние от Солнца до Сириуса. «Но каким же образом можно было это измерить?»– говорили они и прибавляли: «Чудеса науки! «. На следующий день один простак попытался объяснить им, как производятся подобные измерения, и когда оказалось, что речь идет о той же самой, хотя и несколько более сложной, операции, что и та, посредством которой землемер измеряет площадь земельного участка или высоту юры, эти люди почувствовали глубокое разочарование в науке. Среди них было несколько социальных мистиков из числа тех, что, разинув рот, слушают разглагольствования о научном… социализме. О том самом научном социализме, который стал чудом большевизма!

Морра писал (Enquéte sur la monarchie, p. 481): «Не знаю, что думает об этом господин генерал Андре, который считает себя позитивистом, но наш с ним учитель, Опост Конт, всегда был убежден в необходимости союза католицизма с наукой против анархии и невежества. Он любил повторять: пусть те, кто верит в Бога, становятся католиками, а те, кто не верит в Него, – позитивистами… Он послал одного из своих учеников в Римскую Курию для переговоров с иезуитами. Лишь по недоразумению план его не удался; но, прощаясь со святыми отцами, посланник Конта произнес весьма знаменательные слова: «Когда грядущие политические бури продемонстрируют всю мощь современного кризиса, вы найдете в молодых позитивистах людей, готовых умереть за вас, так же, как вы готовы убивать во имя вашего Бога».