Агнесса - [81]

Я уезжала на подводе: обросла всякими вещами в последнее время. Подводу мне устроила Панна. Рукопись Эна я зашила в подушку, туда же и шерстяные кофточки, которые связала в больнице. При выходе мои вещи осмотрели поверхностно, и вот я уже вышла, погрузилась на подводу, но вдруг вслед мне один вохровец из начальства спохватился:

— Стойте. Миронову надо как следует обыскать: она из больницы белые халаты увозит. — И вышел за мной. И еще один с ним.

Я стала доказывать, что халат у меня свой собственный, что я его получила из дома, это мой студенческий халат. Но они не слушают. Тот, начальник, схватил подушку и давай ее мять.

Панна и Андрей Андреевич вышли за мной (он был частично расконвоирован). И Панна, и он от волнения изменились в лице. Панна не выдержала, выхватила подушку из рук охранника и бросила ее обратно на подводу. «Довольно вам!» — крикнула она в сердцах.

Возница цокнул, и лошади тронулись. Панна и Андрей Андреевич пошли с двух сторон, потом побежали. Панна держала меня за одну руку, Андрей — за другую. Лицо у него было бледное, от смуглоты казалось даже зеленоватым…

Через некоторое время Панна приехала ко мне на станцию, я еще раз увидела ее, а Андрея Андреевича — никогда… Он был раб, на станцию ему уже не разрешалось.

14.

Барак для освобожденных был настоящим вертепом — мат, карты, вши, воровство. Мне посоветовали снять койку в поселке, и вот мы объединились с одной женщиной, тоже освобожденной, и сняли койку на двоих за пять рублей в сутки. Капитан, который выписывал бумаги, разговаривал со мной доброжелательно, предлагал ехать под Москву: в Петушки, Малоярославец или Александров (городки чуть дальше ста километров от Москвы — ближе нам жить не разрешалось).

Хорошо, что я не согласилась: всех, кто туда попал, потом выслали снова.

Я попросилась в Литву — в Клайпеду: там, мол, у меня сестра. Он взял карту и развернул. «Сюда нельзя, — сказал он, указывая на Литву. — Вот сюда можно», — и ткнул пальцем в деревню на границе Литвы. Я согласилась.

Паспорта мы получали в бараке для освобожденных, они уже были выписаны для нас заранее. Пришел казах, весь в оспинах, стал выкликать по фамилиям. Дошло до меня. Я взяла паспорт, читаю: «Паспорт выдан на полгода, на основании того-то и того-то, пункт 39-й». Читаю и понимаю, что это не паспорт — это волчий билет. Я тому казаху так и высказала. А он: «Не надо было делать преступлений!»

Этот самоуверенный, в оспинах урод меня поучает! Такого им натолкли в голову.

…В Москве более трех дней мне оставаться было нельзя. Я пошла в железнодорожные кассы и думаю: дай рискну! Спрашиваю в кассе:

— До Клайпеды можно без пропуска?

— Не знаю, спросите в той кассе.

А «та» касса закрыта. Родственница, которая была со мной, напустилась:

— Что ты делаешь! Тебя же снимут с поезда, опять дадут срок!

— А я скажу, что у меня все украли.

Тогда я могла кого угодно в чем угодно убедить.

Назавтра опять прихожу к кассе, которая накануне была закрыта.

— Можно билет до Клайпеды?

— Пожалуйста. Вам какой — плацкартный?

И дали! А по дороге — ни одной проверки!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

1.

Я приехала к сестре Лене и ужаснулась — как же они нуждались! Теперь мне стало ясно, куда девались мои «монгольские» вещи. А я ведь в лагере удивлялась, почему мне их не присылают в посылках. Оставалась еще и часть моих вещей в Москве — у матери сослуживца Михаила Давыдовича (помните, я вам говорила, что мы два чемодана у нее оставили?) и у Нади — жены брата Мироши, того самого пьяницы, который всегда Мирошу порочил. Я в Москве заходила к ним, но — увы! Моих вещей уже не было. Мать сослуживца раскудахталась, что их у нее украли, а Надя просто на меня напустилась: люди с голоду умирали, а тут чьи-то вещи беречь… Ну, ясно.

Агуля была у Лены, выросла, вытянулась, от меня отвыкла, сперва дичилась. Михаил Давыдович в свое время успел отвезти ее к Лене в Ростов, и как раз успел — вскоре и его арестовали. Васю призвали в самом начале войны, и Лена осталась одна с детьми, прятала их от артобстрелов как могла, ежеминутно ожидая смерти. Из Ростова они перебрались в Кисловодск, но и туда пришли немцы. Наконец война откатила на запад, Лена с детьми вернулась в Ростов. Демобилизовали Васю. Дом их разбомбили, и им выдали ордер на пустующий домик, хозяйка которого умерла. Но вернулся ее сын, разыскал документы, что дом принадлежит ему, выбросил их вещи в проходную комнату, а остальные занял.

Они голодали страшно. Павел, брат наш Пуха, который тоже жил одно время с ними, уехал с новой своей женой в Литву и взял с собой Агулю. Оттуда Агуля написала Лене: «Здесь на рынке есть картошка и сало». И все поехали в Литву.

Устроились с жильем, но было очень тесно: Лена, ее дочь Ника, Агуля, Вася и прежний муж Лены — Сухотин, который, отбыв срок в лагере, тоже приютился возле них. Боря окончил танковое училище, попал на фронт уже в Германию, там был ранен и теперь тоже жил у Лены. Было им очень голодно — работал один только Боря, заработки у него были маленькие. Сухотин так и остался очень неприспособленным человеком, а Вася уже начал болеть. И вот теперь явилась к ним еще и я.