Агентство Пинкертона [Сборник] - [29]
— Молли, смотри, я привел человека, который за тебя заст… — Джим вовремя вспомнил о том, что Молли дьявольски горда.
Молли стояла очень прямо. Лампа бледно горела у нее в руках. Молли внимательно и равнодушно смотрела на Крейна. Коротким движением бровей она показала, что ей очень жаль, но что она не может одобрить этого человека.
— Если б не вы, он бы меня непременно ударил, — сказала Молли спокойно. — Благодарю вас.
Крейн поклонился молча, с вежливостью, ужаснувшей Джима Хорти, которому в этот вечер хотелось душевной теплоты.
— Крейн, тут что-то не то… Послушай… да ты не знаешь самого главного. Молли — представь себе! — моя невеста. И мы поженимся, когда пройдет тяжелое время. Сейчас ведь никто не думает о себе. Молли, правда?
— Сейчас много дела, — сказала Молли сурово, и Крейн понял, что ее слова обращены к Джиму, а ее суровость к нему.
Гости старого Гарпера, как всегда, сидели у очага на табуретах и опрокинутых ящиках. Они собирались здесь раз или два в неделю; много курили, пили пиво из больших кружек, с усилием жевали соленые сухари.
Старый Гарпер, как женщина, кутался в темную шаль; его мучили кашель и лихорадка. Он сидел, как всегда, в покосившемся кресле, так близко придвинутом к очагу, что, казалось, Гарпер собирается сунуть в огонь худые согнутые колени и локти и обросший выдвинутый вперед подбородок.
Старый Гарпер сердился. Он находил, что его гости и Молли и Джим очень молоды и что это небезопасно. Он был ревностным «объединенным горнорабочим»[2]. В свое время он участвовал в стачках. Самуэль Гомперс — патриарх — два раза лично беседовал с ним о целях и судьбах рабочего класса, и от обильных и красноречивых слов патриарха у старого Гарпера остались простые формулы:
Хорошая заработная плата за хороший рабочий день.
Тредюнионы не занимаются политикой.
Немцы мечтают о социализме, а свободный американец добивается восьмичасового рабочего дня.
«Ай Даблью-Даблью» — веселое сочетание звуков с некоторых пор беспокоило Гарпера. Слова — прямое действие, солидарность, саботаж особенно беспокоили Гарпера с тех пор, как их научились произносить его гости и Молли и Джим.
Беспорядок производили люди, грубо смеявшиеся над цеховыми объединениями, хотя для Гарпера было ясно, что у рудокопов не может быть общих интересов с текстильщиками, пекарями или парикмахерами; люди, считавшие, что потомственный квалифицированный рабочий, американский гражданин, владеющий домиком и огородом, имеет общие интересы с чернорабочими, иммигрантами, неграми и бродягами.
Беспорядок производил Вильям Хейвуд. Но Билль Хейвуд работал откатчиком у старого Гарпера, когда старый Гарпер был молод и считался лучшим забойщиком графства Гумбольт в штате Невада. Теперь, когда Билль разъезжал по стране и говорил публично в Чикаго, когда его бранили в газетах, хотелось, несмотря ни на что, гордиться Биллем.
— Билль Хейвуд… только и слышишь нынче: Билль Хейвуд, а кто, как не я, двадцать лет знает вашего Билля Хейвуда… Еще его отчим — пробирер[3] выписал парня к нам на рудник. Билль приехал и привез в сундучке все необходимое снаряжение: штаны, фуфайку, синюю рубашку, сапоги, два одеяла, ящик с шахматами и перчатки для бокса. Не кто другой, как я, учил его пить виски и обращаться, с лампой и кайлом. Ну, потом обычное дело — взрыв! Многих в тот раз изувечило, а Билль потерял глаз и палец. Пятнадцати лет он был очень хорош собой и ростом с двадцатилетнего. Он не любил вспоминать о своем несчастье… и когда разговаривал с кем-нибудь, особенно с девушками, старался всегда повернуться здоровым боком. От нас Билль ушел в Бруклинские копи. На руднике Блейн в Сильвер-Сити я встретил его уже членом бюро проклятых Западных рудокопов. Синюю рубашку он носил по-старому, но кепи забросил, а купил себе галстук и черную шляпу…
В дверь просунулся Гейс, худой человек с испорченными зубами.
— Алло, Гарпер, я привел к вам Большого Билля.
Гейс посторонился. Крейн со своего места (рядом с Джимом на опрокинутом ящике) следил, от любопытства вытянув шею.
Осторожно переставляя ноги, Хейвуд двигался между людьми и предметами. Хейвуду в комнате было трудно и все, что он делал в комнате, производило впечатление фокуса. На трибуне он. походил на слона; сейчас он походил на слона, берущего хоботом маленькую монету.
— Здравствуй, Джо; давно не видались, старик.
Голос был очень тихий, не имевший почти ничего общего с голосом Вильяма Д. Хейвуда на трибуне.
Кто-то придвинул табурет. Хейвуд сел у очага. Он сидел, улыбаясь, круто пригнув голову к левому плечу, чтобы удобнее рассматривать соседа единственным правым глазом.
— Ребята спрашивали меня о тебе, Билль, — сказал Гарпер.
— И что же?
— Я сказал им: хорош был парень Билль Хейвуд, — жаль, что попал в дурную компанию.
— А! — Хейвуд перестал улыбаться. — Ты-то, старик, все еще доволен компанией Сэма Гомперса?
— Да, да, — крикнул Гарпер, — и никто не может сказать, что Джо Гарпер знается с неграми, бродягами и итальянцами!
— Это старая история, Джо… Мы, американцы, медленно учимся понимать, потому что лидеры нас продают, а хозяева нас покупают подачками. Я долго учился в ужасных Бруклинских копях, учился потом, пересекая страну с безработными «генерала» Кокси. Ты это знаешь. Джо… Голодные люди с Юга и Запада пешком, в товарных поездах, небывалым шествием двинулись на Вашингтон просить помощь или работы у джентльменов, заседающих в Капитолии. Их вели Кокси и Келли — «генералы». По дороге люди болели и попадали в больницу, крали и попадали в тюрьму… В Калифорнии городской судья застрелил предводителя отряда. Я расстался с ними в Уэдсворте. Немногие прошли страшный путь до конца, чтобы принести петицию на лестницах Капитолия. Там их разогнала полиция, а Кокси, Браун и Джонс были избиты и арестованы за нарушение обязательного постановления, воспрещающего в пределах Капитолия ходить по траве…
