Агент зарубежного центра - [23]

— На карателя, на фашиста похож Освальд? — резко спросил Гендрик Петрович.

— Да. Но откуда ты знаешь? И тебе Эрна говорила?

— Тот каратель, мы «Цыганом» его звали, расстрелян. Точно — расстрелян, — сказал Гендрик Петрович.

Гуннар уехал успокоенный. Жаль, конечно, что Освальд не по душе Гендрику Петровичу. Да ведь это дело личное.

Что же касается полковника в отставке Купера, то для него рассказ о подозрениях доярки не прошел бесследно. Он как бы возродил и усилил его сомнения. Пусть вопреки логике, но, уступая интуиции своей, которой привык доверять, он решил не ставить креста на «деле «Цыгана».

…Время шло, и оно играло на Освальда Сиреля. Он оказался распорядительным и мудрым хозяином, не ломал традиций своего предшественника, советовался со стариком Пеэтером Янусом, продолжал его дело, внося и свое новое, то, что открывала наука. Работал не за страх, а за совесть. Рано утром и поздно вечером, коли надо, мчался на своей «Волге» из бригады в бригаду, сам вымерял земли, проверял готовность семян, каждому трактористу и комбайнеру показывал, на какую глубину пахать, на какой высоте держать хедер.

Одним словом, очень ко двору пришелся в «Партизане» Освальд Сирель.

4

Перед самым Новым годом Гендрик Петрович заехал в правление колхоза «Партизан». Накануне выпал обильный снег, ударил мороз, крепкий и свежий. Мохнатым инеем красил брови и ресницы. Обстучав снег с сапог, полковник вошел в жарко натопленную комнату.

Гуннар расхаживал из угла в угол, взволнованный и чем-то раздраженный. В креслах, у его стола, сидела маленькая сгорбленная старушка и знакомая Гендрику Петровичу доярка Эрна Латтик.

— Не помешаю?

— Наоборот, поможешь! — сказал Гуннар.

Старушка, нервничая, расстегивала и вновь застегивала пуговицы пальто, потом сбросила с волос тяжелую шаль, обнажив совсем седую голову и, казалось, шире раскрыв такие же седые неулыбчивые глаза. Эрна время от времени поглаживала то руки ее, то колени.

Гуннар остановился перед Гендриком Петровичем.

— Вот ты, бывший чекист, полковник, — сказал он, — можешь объяснить им, что бандитские главари военных лет давно переловлены и расстреляны и что вообще в нашей маленькой республике немыслимо карателю и убийце, кто бы он ни был, открыто ходить двадцать лет среди людей и не быть опознанным. Можешь ты это сделать, а?

— Нет, вообще не могу.

Гендрик Петрович сказал это тихо, но эффект произвел такой, что Гуннар мгновенно осекся, удивленно взглянул на друга.

— Не могу, потому что надо знать конкретные обстоятельства, чтобы судить, что возможно и что невозможно.

Яростно щелкнув суставами пальцев, председатель «Партизана» снова прошелся по кабинету. Седая старушка благодарно посмотрела на бывшего чекиста. Но глаза ее остались печальными. Столько невысказанной боли стояло в них.

— Рассказывайте! — попросил Купер.

— Я мать катриской учительницы, той, что живьем закопали, — сказала старушка и добавила: — Лучше бы уж меня.

В общем, она узнала в Освальде карателя и убийцу. Да-да, старушка хорошо запомнила лицо бандита, его голубые глаза, жесткие завитушки черных густых волос. А то, что поседел, так сединой материнское сердце не обманешь.

— Знакомый портрет «Цыгана»! — тихо, словно про себя, произнес Купер.

Старушка все-таки расслышала.

— Ага, похож на цыгана. Похож, — повторила она, и медленно, словно через силу, стала рассказывать вновь о пережитом.

В Катри «Цыган» появлялся несколько раз — и все в сорок первом году. Из местных «кайтселийтчиков», входивших в его банду, ни один не вернулся домой. Но если Освальда Сиреля сейчас привезти в Катри, там найдутся люди, которые вспомнят и узнают его — в этом старенькая Хелене Паю была уверена. И Гендрик Петрович уже почти не сомневался в том, что она права.

Но кто же тогда казнен был в сорок шестом — за убийство семьи парторга Иннувере? Могла ли произойти ошибка? И как могла? Невероятно!

Нет, чекист и теперь не хотел поддаваться чувству.

— Не будем торопиться, — сказал он. — Не вправе мы обвинять человека только потому, что он похож на бандита, тем более, если официально известно, что тот бандит мертв.

— Он жив, он здесь! — выкрикнула с болью седая старушка. — Да поверьте мне — здесь он! Здесь!

Дверь открылась, и в кабинет вошел Освальд Сирель. Холеное, раскрасневшееся от мороза лицо его сияло отменным здоровьем, одет он был по-рабочему, в ватнике и валенках — только что ездил на фермы.

— Мир народу! — весело приветствовал он всех.

А старушка, увидев Освальда, откинулась на спинку кресла, закатила глаза, теряя сознание.

— Что с ней? Воды, нашатырного спирту! — крикнул Освальд.

Он сбросил с плеч ватник, налил в стакан воды и передал его Эрне, а сам полез в аптечку, висевшую в приемной за дверью председателя.

Нашатырный спирт и вода помогли Хелене Паю прийти в себя, она глубоко вздохнула и медленным взглядом обвела присутствующих.

Гендрик Петрович внимательно следил за лицом агронома. Следили за ним и Гуннар, и Эрна.

— Арестуйте его сейчас же, арестуйте! — выкрикнула старушка. — Это ты убил мою дочь, мою единственную. Ты!.. — бросила она в лицо Освальду. Поднялась и пошла на него.

Освальд невольно отступил на шаг, взглянул на председателя и чекиста. От внимания Гендрика Петровича не ускользнуло, как преобразилось лицо Освальда. Сдвинулись брови, обозначилась жесткая складка. Но все это только на миг.