Эльтонийка поморщилась.
— Наноботы. Они фактически сшили все твои органы, встроились в костный мозг. Теперь являются неотъемлемой твоей частью.
— М-м-м… — умно промычала. — О таких технологиях я даже не слышала…
— Так говорю же, разработка секретная, — пожала плечами Элизабет. — Военные придумали. На них работают лучшие из лучших, как-никак, могут себе позволить и космос осваивать, и наукой заниматься, и чай с плюшками попивать между делом…
— С плюшками? — незнакомое слово царапнуло слух.
— Это еда такая мучная. Не содержит никаких полезных веществ, но крайне вкусная. А, неважно. — Красотка махнула рукой. — В общем, так. На текущий момент в твоё тело вбуханы огромные, просто колоссальные деньги. И ты теперь вся с потрохами принадлежишь нам. То есть Особому Отделу. До конца жизни.
Я неверяще распахнула глаза и посмотрела на свои крошечные руки и ноги. И вот это стоит «огромных, просто колоссальных денег»?
— Да-да, ты не смотри, что сейчас тебе шесть лет. Это бывает, с возрастом проходит. — Элизабет рассмеялась своей шутке, но мне почему-то было не смешно. — Вот это всё, — она махнула рукой в мою сторону, — стоит больше, чем тот рейсовый лайнер, на котором ты летела. Тебе таких денег в жизнь не заработать. Ах да, я же забыла, вы на своём Танорге так помешаны на общем равенстве, что живёте на подачки государства. Ты вообще знаешь, что такое «деньги» или «работа»?
— Конечно, знаю! — искренне возмутилась я, чувствуя, как к щекам приливает краска.
Да, подавляющая часть населения моей родной планеты предпочитает праздный образ жизни, так как роботы выращивают и готовят еду, возят людей, оказывают всевозможные услуги и так далее. Танорг — единственная планета во всей Федерации, где работа — это не необходимость, а прихоть нескольких процентов населения. Лично я работала в лавке отца потому, что мне всегда нравилось ковыряться в технике и программном обеспечении, что-то настраивать, собирать, разбирать. Ну, а клиентами отца были порой и миттары, и цварги, и эльтонийки, так что кредиты тоже водились. Какие-то…
— Вот и отлично, что знаешь, — кивнула Элизабет. — Раз с этим ясно, то тебе предстоит решить, какое место займёшь в Особом Отделе и кем станешь. Благодаря тому, что твой мозг пересадили в тело шестилетней девочки, у тебя теперь появилась уйма времени в запасе, чтобы многому научиться, я уже не говорю о том, что наноботы существенно продлят твою жизнь. Напомни, сколько обычно живут таноржцы?
— Лет сто тридцать или сто пятьдесят, если здоровое питание, свежий воздух и никаких синтетических органов. С последними, конечно, дольше.
— Во-о-от, а ты минимум, как говорит док, лет двести протянешь.
Двести лет, а то и больше… Если в меня вбухали, как говорит Элизабет, огромные деньги, то, скорее всего, Особый Отдел постарается сделать так, чтобы я жила как можно дольше. Я чувствовала себя всё ещё странно. Очевидно, мне продолжали давать успокоительное, потому что собственная реакция на невероятные известия казалась мне притупленной. Ещё совсем недавно я летела на лайнере и представляла себя валяющейся на песчаном берегу около бирюзового океана, а что теперь? А теперь мне рассказывают, что я потеряла почти всё тело, но взамен него мне выдали искусственно выращенное детское, а также внедрили какую-то секретную разработку.
— … сейчас самое время определиться, каким агентом ты хочешь стать. Я сама являюсь агентом пси-класса, — донеслись до меня слова малинововолосой красотки.
— Стой-стой-стой, погоди! А как же мои родители? Сестра? Им сообщили, что я выжила? Я могу, прежде чем заняться делами по договору, увидеться с ними?
Воспоминания о семье нахлынули внезапно. Отец с мамой настояли на том, чтобы я отправилась отдыхать на неделю раньше, ведь в Зоннене в это время как раз начинается брачный сезон аметистовых китов и радужное сияние кораллов. Они хотели, чтобы я как следует отдохнула и получала массу удовольствия и впечатлений от путешествия. Что ж, впечатлений у меня уже действительно так много, что переваливает за все допустимые нормы и границы, а об удовольствии пока говорить не приходится. Повезло, что я не чувствовала боли… или совершенно о ней не помню.
После озвученного вопроса Элизабет посмотрела на меня так, будто я сморозила полнейшую глупость. Сердце сжалось и, клянусь, пропустило удар. В этом немом взгляде, полном удивления, снисхождения, толики насмешки и даже жалости я прочла ответ: нет, нельзя.
— Малыш, — впервые за всё время эльтонийка попыталась разговаривать со мной мягко, а не тем нарочито беззаботным тоном, каким начала вести беседу. — Ты никогда больше не сможешь увидеть свою семью. Понимаю, у вас родственные связи значат гораздо больше, чем у моей расы, и я даже не представляю, как тебе сейчас тяжело и больно. Но Дженнифер Рэтклифф умерла на том несчастливом рейсе. Её больше не существует. Теперь существует лишь маленькая шестилетняя девочка, чья жизнь и тело полностью принадлежат Особому Отделу Космического Флота.
Ты никогда больше не сможешь увидеть свою семью. Это прозвучало даже страшнее, чем то, что у меня теперь чужое тело. От откровенности Элизабет в горле запершило, а перед глазами всё помутнело.