Агент полковника Артамонова - [42]

Западные страны были настроены на поражение России. Невольно или вольно желали поражения и некоторые русские генералы.

Полковник Артамонов ставил их в один ряд с неприятельскими лазутчиками.

Договор с товариществом Когана был подписан уже после того, как Николай Дмитриевич покинул Одессу. Всю дорогу до самого Санкт-Петербурга под торопливый стук колес он думал о разговоре с начальником штаба генерал-адъютантом Непокойчицким. Почему тот отказался тряхнуть Когана, стало понятно, когда генерал посетовал на недостаточное финансирование Дунайской армии.

Но при чем тут было недостаточное финансирование, когда под боком наверняка орудовали турецкие лазутчики и укрывал их не кто иной, как предприниматель Коган. Николай Дмитриевич приходил к единственно верному выводу: финансирование финансированием, а лазутчиков надо загодя обезвреживать, тогда во время боевых действий будет меньше потерь.

Полковник рассуждал как политик: если бы на месте Непокойчицкого был генерал Обручев, тот бы серьезно отнесся к подозрению своего подчиненного. Такие деятели, как Рувим Коган (полковник Артамонов уже знал его подноготную) под видом помощи России и ее армии наносят непоправимый вред нашему Отечеству.

Не хотелось верить, что генерал Непокойчицкий этого не понимал. Все дело было в его мировоззрении. Когда на первом месте корысть, предательство неминуемо.

Николай Николаевич Обручев, в отличие от Непокойчицкого, был человеком иного мировоззрения.

За иное мировоззрение император не назначил генерала Обручева начальником штаба Дунайской, полевой армии. Поостерегся. Настоял брат, Николай Николаевич, к этому времени уже принявший командование.

— Ты же знаешь, он «красный», — втолковывал младший брат старшему.

— Ну и что? Обручев прекрасно знает Балканский театр военных действий, — отвечал император. — Я заслушивал его разведчика капитана Артамонова, которого все знают как превосходного геодезиста. Толково доложил.

— Капитана?

— Да, тогда он был в чине капитана. Теперь он полковник.

— Я его беру к себе.

— Бери и Обручева. Лучшего начальника штаба тебе не подобрать. Он и его люди изучили театр военных действий.

— А что Милютин?

— И Милютин того же мнения. Они все вместе разрабатывали план операции.

— Тогда пусть полковник Артамонов прочитает моим офицерам лекции по Балканскому театру. В Дунайскую армию я отобрал офицеров Петербургского военного округа.

— Хорошо. Я предупрежу Милютина. Он даст Артамонову указание. А ты бери Обручева на должность начальника штаба.

— Нет! Ты забыл, что твой любимец Обручев ездил в Лондон на свидание к Герцену?

— Помню, но то было в прошлом.

— А кого наши филеры засекли с Чернышевским? Не Обручева ли?

Император улыбнулся. Он знал, что брат чрезвычайно упрям, не считался ни с кем, даже с ним, императором, если речь заходила о людях, которых он боялся. Старший брат младшего решил уязвить, что было мало кому известно — филерам да императору.

— А с кем на днях тебя засекли? Не с балериной ли из Мариинки?

— Что, тебе и это доносят? — взорвался брат. — Кто? Филеры или разведчики?

— Разведчики до постели не опускаются, — с достоинством ответил император.

— А филеров нужно вешать, как революционеров! — крикнул младший брат.

— Революционеры тебе будут помогать на Балканах, — сказал император.

— Это кто утверждает?

— Полковник Артамонов.

— Этого полковника нужно еще будет проверить на лояльность, — не сбавляя тона, кричал младший брат.

— Достаточно того, что он патриот России, — заступился император за проявившего себя в деле разведчика. — Да будет тебе известно, Обручев тоже патриот.

— Что ты мне — все Обручев да Обручев? Что он понимает в стратегии?

— Кстати, — сказал император, — именно генерал Обручев выдвигает решительные цели войны. Он не скрывает, какие трудности нас будут подстерегать. Послушай, что он пишет в докладной записке. Тебе как главнокомандующему Балканской армии с этой запиской следует ознакомиться основательно. «Красные», как ты говоришь, генералы тоже в стратегии смыслят.

Император достал из внутреннего кармана блокнот, зачитал выдержки из докладной записки.

В этой докладной записке профессор Обручев писал: «В течение зимы турки успели значительно развить свои силы, стянули все, что нужно, на Дунайский театр, увеличили число судов на Дунае, усовершенствовали крепости, дополнили их вооружение». Вместе с тем «…сербы совершенно сошли с поля…», «…со стороны Англии мы должны ожидать лишь самых коварных действий, которыми она, может быть, сначала и попридержится, но только лишь для того, чтобы выбрать для них наиболее выгодную минутку»; «…чтобы достигнуть Константинополя, надо пройти обширную страну, защищенную Дунаем, Балканами, крепостями и многочисленной армией».

И, уже не глядя в записи, император дополнил от себя:

— Наконец, сам Константинополь, в чем я не сомневаюсь, может оказаться сильно укрепленным и стать для нас тем, чем во время Крымской войны для англичан, и французов, и, конечно же, для турок стал Севастополь.

— Выходит, что твой Обручев сомневается, что мы возьмем столицу Порты? — язвительно усмехнулся младший брат.

— Наоборот! — произнес император. — Вот что я записал после беседы с ним. Наиболее действенным средством преодоления всех этих трудностей Обручев считает стремительное наступление на Константинополь. При решительности и быстроте действий, утверждает он, взятие Константинополя никак не представляется абсурдным, а, напротив, весьма вероятно. Ну как, сказано вразумительно?