Агава - [17]

— Однако что-то мне все же придется сказать?

— Пусть заговорит первая, может, ей станет легче, но учти — ты будешь в моем доме и я не позволю причинить ей зло. Я же сказала: она только держится вызывающе, а в действительности очень ранима.

Дверь открывает Кристина; как хорошо, что она носит туфли на низком каблуке: рост-то у нее дай Бог, и Паоло на добрую ладонь ниже ее.

— Метр девяносто? — спрашивает он, едва успев представиться.

— Метр девяносто два. Прошлой зимой было.

— Значит, в баскетбол играешь.

Девушка смеется, не говоря ни да ни нет. У нее удивительно чистое, по-детски пухлое личико и светлые голубовато-серые глаза. Тонкие волосы расчесаны на прямой пробор и туго стянуты на затылке, наверное, для того, чтобы не прибавлять ни полсантиметра лишнего.

— Ты — мамин приятель, говорит она приветливо, но не без лукавства.

— Коллега. Вместе работаем в газете.

Разговаривая, они входят в комнату, и Дамиана спешит ему навстречу, состроив гримасу и приветливо раскинув руки. Они обмениваются поцелуем в щеку, и Паоло, притащивший две бутылки светлого «Пино» — ему их вынули прямо из холодильника четверть часа назад — не знает, что делать с руками.

— Это надо либо сразу открывать, либо убрать на холод, — говорит он.

Дамиана берет у него бутылки и со словами «сейчас я ими займусь» кивком приглашает его пройти в комнату. На ней, как и на дочери, пестрое пакистанское платье-рубашка, и ее, как и дочь, ничуть не смущает, что из глубокого выреза выглядывает грудь. Когда девушка наклоняется, видно, что груди у нее маленькие, с торчащими кверху сосками. Да и у матери форма груди хоть куда.

Дамиана с дочерью занимают аттик9 на виа Джулиа, почти напротив моста Сикста. Из окна гостиной хорошо виден грандиозный фонтан на Яянкульском холме, а дальше открывается вид на крыши домов и зеленые купы деревьев.

В квартире парит порядок, пол устлан паласом, мебель и картины тосканских и неаполитанских мастеров конца девятнадцатого века. Толстые стены старинного здания, овеваемого несравненным римским понентино10, источают прохладу. После дневного африканского пекла терраса, на которой Дамиана накрыла стол, кажется просто райским садом — живой изгородью из цветов и вьющихся растений.

Франка Фульви сидят на террасе в небольшом кресле, рядом с ней капитан Эмануэле Инчерти. Мужчины без особого энтузиазма пожимают друг другу руки. Алесси — не римлянин, он ливорнец, из семьи, гордящейся своими связями в районе Новой Крепости; университета не окончил, но у него есть диплом бухгалтера. С тех пор как Алесси переехал в столицу, его не перестает удивлять свойственное Риму поистине вавилонское смешение взглядов и убеждений. Преуспевающая журналистка и генеральская дочь спит с редакционным экспедитором, членом компартии из нищего пригорода. А гости? Активистка левоэкстремистского движения, дочка умершего генерала и многообещающий функционер из министерства обороны.

Естественно, что рукопожатие Паоло и Эмануэле сейчас получается не таким теплым, как тогда, в коридоре министерства. Для Франки Эмануэле свой человек — это ясно: они разговаривают о чем-то вполголоса и понимающе улыбаются друг другу.

— Садись и налей себе чего-нибудь, — говорит Дамиана. — Я сейчас.

Вопреки своему правилу Паоло наливает в стакан виски, добавляет туда немного льда и присаживается на краешек кресла, чувствуя себя здесь человеком случайным — третьим лишним, сознающим это.

Хотя Франка сидит, все равно заметно, что и она высокого роста. На девушке комбинезон цвета ржавчины, присобранный у щиколоток и у запястий и перехваченный в талии золотистым пояском. У нее узкое лицо, греческий нос и огромные, необыкновенно темные глаза. Особенно обращают на себя внимание ее волосы — черные, спереди закрученные во множество тугих спиралек. До чего же все это не вяжется со скорбной фигурой, которую он видел сегодня на кладбище.

Однако каким же сильным характером надо обладать, чтобы после всего, что произошло, вот так спокойно сидеть и потягивать коктейль из запотевшего от льда стакана. Когда она впервые взглянула на Паоло, его словно током ударило. Ощущение это было мгновенным, но ему стало не по себе.

Франка медленно помешивает свой красный коктейль. Пальцы у нее длинные, нервные, с коротко остриженными ногтями, губы упрямо сжаты, как у человека, готовящегося принять важное решение.

— Я рассказывала ему, — после непродолжительного молчания произносит девушка, кивая на Инчерти, — что, когда я вошла в квартиру, следователя там еще не было. Я увидела только Страмбелли, военного врача и каких-то двух типов, рывшихся в бумагах. Потом появился еще один толстяк — командующий карабинерами Фаис.

Она снова замолкает. Паоло и хотел бы включиться в разговор, да не знает с чего начать.

— Очень трогательная была сцена, — продолжает Франка. — Страмбелли бросился мне навстречу, обнял меня и сказал, что я должна быть мужественной, что он сам потрясен случившимся. А в действительности он просто не хотел, чтобы я увидела отца. Потом, когда те типы ушли и унесли с собой две сумки, набитые бумагами, я все-таки увидела его, из-за двери: он лежал на полу, лицом вниз, крови я не заметила. Он был в трусах… Первый раз в своей жизни я видела отца в трусах. Похоже, что в этот момент Страмбелли уже перестал бояться за меня и за мои нервы и сдал меня с рук на руки Фаису. Этот, к счастью, хоть молчат. Что еще ты хотел бы услышать? Приехал следователь, а остальное тебе уже известно, не так ли?