Агата - [12]

Я постоял немного, делая вид, будто ищу что-то в одном из пакетов. Начал вытаскивать сверток с нарезанной ломтиками ветчиной, переложил упаковку яиц. Пульс колотился в моих горящих щеках, и мне приходилось напрягать все силы, чтобы дышать спокойно. Потом я взял себя в руки и скорым шагом прошел мимо ее дома, повернув голову ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь. Не знаю, на что я надеялся, но она сидела на краешке стула боком ко мне, в каких-нибудь четырех метрах, и смотрела прямо перед собой. Ее лицо застыло безжизненной маской, и только прищурившись я разглядел слезы, которые она чернильными каплями роняла на красную ткань блузки.

Когда я дома запер за собой дверь, возбуждение все еще отдавалось во мне дразнящей дрожью. Ощущение было такое, словно я раскрыл какую-то тайну и жаждал поделиться ею с кем-нибудь; словно я получил изумительный, но запретный дар. Все тело колотило, я вновь и вновь представлял себе приоткрытый рот Агаты, блузку, плотно охватывающую хрупкое тело. На какое-то мгновение я отдался наслаждению.

Потом я снова открыл глаза. Так нельзя. Агата моя пациентка, я ее врач, и моя работа состоит в том, чтобы помогать ей! Я схватил пальто и решительно поспешил назад, в сгущающиеся сумерки.

Напитанный влагой прибрежный воздух подействовал, как необходимый мне холодный душ, и когда я прошелся туда-сюда, возбуждение спало. Меня охватила усталость, я едва доковылял до дома, а перед моим внутренним взором все стоял образ плачущей Агаты.

Глухой, немой и слепой

Когда я несколькими днями позже вышел из лечебницы, день постепенно превращался в вечер, а число предстоявших приемов сократилось с 275 до 266.

Солнце висело над самыми крышами, и кроме равномерного постукивания трости о землю слышалось одно только пение птиц. Время от времени мой взгляд задерживался на фамилиях, написанных на почтовых ящиках, мимо которых я проходил, но знакомы мне были не многие из них. С учетом того, с каким количеством местных жителей я побеседовал за все это время, казалось просто поразительным, что за пределами лечебницы я встречаю лишь некоторых. Иногда мне приходила в голову мысль, что я их всех придумал; даже мадам Сюррюг превратилась для меня в реально существующего человека, лишь отпросившись из лечебницы по болезни.

Подъем давался тяжелее всего на последнем участке пути, и я был рад, когда добрался до девятого дома. Рука автоматически нащупала в кармане пальто ключ, и тут я краем глаза уловил какое-то движение. Это был мой сосед, и меня охватило дьявольское желание вытащить из тени на свет и его тоже. И вот в попытке превратить его в живого человека, из плоти и крови, я приподнял шляпу и воскликнул: – Добрый вечер, сосед!

Он стоял ко мне боком и не отреагировал на мое приветствие. Открыл почтовый ящик, достал оттуда письмо и снова запер ящик. Только собравшись уже вернуться в свой сад, он поднял глаза и заметил меня. Он вежливо кивнул, и я предпринял еще одну попытку: – Добрый вечер, сосед.

Он улыбнулся и снова кивнул, и, поддавшись внезапному порыву, я шагнул к нему навстречу и сказал: – Не кажется ли вам странным, что два человека могут жить бок о бок, как мы, через стену друг от друга, и оставаться незнакомцами?

Мужчина виновато пожал плечами, показав вначале на свои уши, а потом на свой рот, и покачал головой. Внутри у меня все опустилось. Живот свело, ноги стали как ватные. Он глух. Он понятия не имел о том, что я существую.

Резким движением я развернулся и поспешил по садовой дорожке к своей двери. Я с силой захлопнул ее за собой и тяжело опустился на кухонный стул. В глазах была давящая боль. Только гораздо позже до меня дошло, что в руке я все еще держу трость и что я не снял уличной одежды. Визит

Я сгребал в кучу медицинские карты и листки со своими рисунками и бессвязно начерканными словами, а уголки моих губ тянулись вниз, к полу, силой земного притяжения; потом я проковылял в приемную. Мне представилось, как моя кожа растягивается все сильнее и сильнее, пока щеки не плюхнутся на ковер, издав два утомленных шлепка, и только вплотную приблизившись к письменному столу, я увидел ее. Она сидела под окном неудачной копией той женщины, которая когда-то заправляла тут всем, сидя на том же самом стуле. Я нерешительно остановился перед ней, все еще держа в охапке кучу карточек и не зная, что делать дальше.

В конце концов я протянул руку к ее плечу и прокашлялся.

– Что вы здесь делаете?

Мой голос прозвучал слишком грубо, слишком громко, но по всей видимости она не замечала моего присутствия, и, когда она, не поднимая глаз, сказала: – Он уже 33 дня дома, и ему так плохо. Он вот-вот умрет у меня на глазах, – казалось, что она разговаривает сама с собой.

Так, значит, не я один веду подобные подсчеты.

– Месье Сюррюг болен? – осторожно спросил я.

Тогда она взглянула на меня наконец с никогда ранее не виданным мною выражением на лице и воскликнула: – Я больше не могу выносить этого! А хуже всего, что мы не можем даже поговорить об этом. – Ее голос задрожал: – Тома ужасно страшно, это-то я вижу, но он ничего не говорит. Раньше мы могли разговаривать обо всем!