Агасфер - [36]

Быстро перекрестив умирающего, главный пастор тут же шагнул к двери, чтобы жена и дети могли засвидетельствовать, что глава семьи принял святое причастие, вкусил напоследок, перед дальней дорогой из этого мира, от плоти и крови Господней. Но едва он со скрипом отворил дверь, как в комнату ворвался магистр Пауль, таща за руку рыжего еврея и громко крича: «Вот он!» За ними влетели брат Дитрих, сестры Марта и Магдалена, а также жена Анна, все сильно возбуждены, наперебой твердят: дескать, стыд и позор и святотатство, нельзя тащить поганого еврея ко христианскому смертному ложу. Душа бедного магистра Пауля разрывалась надвое. Ведь он исполнил свой сыновний долг, для чего обежал половину Гамбурга, только никого не нашел, пока приятель Лейхтентрагер не отвел его в нужное место. А дома его встретил раздосадованный и разгневанный неподобающим визитером к смертному одру главный пастор Эпинус, тот самый Эпинус, которому адресовано рекомендательное письмо Лютера, до сих пор лежащее в кармане магистра Пауля, и который вот-вот готов наорать на пришельцев. Пауль догадался, что ему самому отнюдь не во благо пойдет то благодеяние, которое он совершил ради отца, недаром же старший брат Дитрих расшумелся насчет дурацких выходок и глупых студенческих проделок; в душе Пауль проклял принцессу Трапезундскую, которая лежала дома у еврея, лениво потягиваясь, бесстыже оголив свои пышные груди, да еще отговаривала Агасфера идти к умирающему за то, что господин магистр хотел натравить на них толпу в Гельмштедте. Впрочем, ни злость на Маргрит, из-за которой потеряно столько драгоценного времени, ни умоляющие взгляды на главного пастора Эпинуса и брата Дитриха не помогут — придется все объяснять; но тут Пауль увидел, как отец поманил к себе еврея, однако тот продолжал стоять на месте, скрестив руки на груди, и, казалось, забыл об умирающем, как и все остальные, хотя вроде бы именно умирающий был здесь главной персоной.

Магистр Пауль начал свою речь, он говорил горячо, ибо дело шло не только о вечной жизни досточтимого папаши, но и об его собственной, вполне земной жизни, которая еще неизвестно как сложится. Он сказал, что отец сам пожелал увидеть еврея, такова его последняя воля, но и еврей-то не простой, каких полно на улицах, нет, это Агасфер, которого Иисус Христос проклял на вечные скитания за то, что тот прогнал Христа от дверей своего дома, когда Он, изнемогая под тяжестью креста, хотел немного передохнуть; Агасфер должен был засвидетельствовать отцу, что действительно знал Иисуса Христа, действительно разговаривал с Ним, и тем самым подтвердить — жизнь вечная не есть некий символ, в который надлежит просто верить, она существует взаправду, в чем можно убедиться на живом примере.

Услышав столь безумные речи от недавнего выпускника Виттенбергского университета, а теперь соискателя на пасторскую должность, господин Эпинус рванул последние остатки волос на голове и вскричал: «Глупости! То не Вечный жид, а вечная бесовская крамола!» После чего заговорил о том, что, видно, молодой магистр дал себя чем-то подкупить, ибо с каких пор понадобился лукавый иудей для доказательства существования жизни вечной, обетованной каждому правоверному христианину Иисусом Христом, а потом и святыми апостолами. Неужто этому учат в университете Мартинус Лютер и Филипп Меланхтон? А может, подобные премудрости есть результат чрезмерного увлечения вином и пивом, которому, к сожалению, предаются господа студенты?

В голове новоиспеченного магистра все перемешалось: отец, лежащий на смертном одре и пытающийся жестом слабой руки подозвать к себе еврея; красное злое лицо Эпинуса, который после всего произошедшего вряд ли благосклонно отнесется к рекомендации Лютера; брат, сестры и мать, выпучившие глаза и размахивающие руками; и посреди этой неразберихи — жид, на лице которого блуждала такая спокойная улыбка, будто его тут ничего не касается, будто вовсе и не он главная причина скандала. Ему же, магистру Паулю, придется еще и защищать еврея, хотя бы ради самого себя, чтобы не стоять тут болваном и не выглядеть лжецом.

«Но позвольте, господин главный пастор, — сказал он, — мой учитель, досточтимый доктор Мартинус, может подтвердить — и на сей счет у меня есть письмо, адресованное лично господину главному пастору, — что учился я прилежно, вникал и в слово Божие, и в наставления пророков; тем не менее, жид этот — самый что ни на есть подлинный и настоящий, а господину главному пастору следовало бы, вероятно, подумать, не является ли живой пример того, кто некогда обидел Иисуса Христа и был за это проклят, не является ли он сегодня, по прошествии полутора тысяч лет, столь же ценным свидетельством, как изустное и письменное предание, а возможно, даже более ценным?» Поэтому вместо того, чтобы бранить магистра Эйцена за его рвение, не лучше ли господину главному пастору подумать также о том, как использовать свидетельства Агасфера к вящей пользе в борьбе против тех, кто снова и снова сомневается в верности единственно истинного и благодатного вероучения? Подобные речи показались Эпинусу попросту безумием, если не того хуже — ересью, поэтому он, не выбирая выражений, резко возразил Паулю, указав ему на то, что наряду с прочими неблаговидностями он, дескать, записался, судя по всему, в друзья к иудеям, которые не только распяли в свое время Христа, но и до сих пор не признают Его учеников и последователей, возводят на них хулу, подвергают гонениям, а христианских младенцев режут, чтобы запекать их кровь в свои пасхальные опресноки; неужели магистру Паулю не известно, что говорил и писал его учитель доктор Мартинус об евреях?