Агарь, Агарь!.. - [10]

Голова кружилась. Лебеди давно пропали из поля зрения, теперь он смотрел лишь на сидящего напротив ордусянина. Казалось, сон продолжался; вернее, нет. Сон сменился, стал совершенно иным - но оттого нисколько не сделался ближе к яви. Такого просто не бывает и быть не может…

– Какие именно земли вы нам предлагаете? - спросил он обыденно, будто речь шла о покупке участка под застройку. Его самого покоробило то, насколько сухо прозвучал его голос. Он слишком старался не выказать своих чувств - и, как частенько в таких случаях бывает, перестарался. Я бы на месте Измаила обиделся, с ужасом понял он.

Но сидящий напротив ордусянин и не подумал обижаться. Он чуть улыбнулся и сказал мягко:

– В общем-то, мы представляем себе, герр Рабинович, какие именно области являются для вашего народа землей обетованной, текущей молоком и медом. Конечно, может возникнуть проблема с Иерусалимом, для нас он тоже святыня. Да и для христиан… Но, думаю, мы сумеем решить эту проблему к общему удовлетворению, ведь люди, у которых есть что-то святое, всегда сумеют понять друг друга. Если, конечно, вас вообще заинтересует наше предложение.

Некоторое время мужчины молча смотрели друг другу в глаза. Потом он понял, что у него дрожат руки, и спрятал их под стол. С силой сцепил пальцы.

– И вам не жалко своей земли? - отрывисто спросил он.

Если скажет “не жалко”, я не буду верить ни единому его слову, осознал он. Это всего лишь опять какая-то политика.

– Еще бы не жалко, - сказал ордусянин. Помедлил: - Но вас жальче.

Он глубоко вздохнул. Ордусянина понять что наизнанку вывернуться…

– Видите ли, - пояснительно проговорил тот. - В суре “Жены”, в аяте сороковом, сказано: “Поклоняйтесь Аллаху, делая добро родителям, близким родственникам, сиротам, нищим, соседям, родственникам по племени и соседям иноплеменным, ибо Аллах не любит тех, которые кичливы и тщеславны”.

Это какое-то безумие, смятенно подумал он.

– Позвольте. Вы сказали, вы помощник военного атташе. Почему на совершенно мирные переговоры послали военного?

Это прозвучало уже не просто сухо, а почти враждебно. Почти оскорбительно. Словно он не только заподозрил, но и успел уличить ордусянина в провокации, и теперь осталось лишь схватить того за руку.

Ордусянин опять улыбнулся.

– Я был уверен, что вас это насторожит, - признался он. - Что ж… Честно говоря, эвакуацию такого количества людей в приемлемые сроки способна провести только армия, да и то с напряжением всех сил и средств. Но дело, конечно, не в этом. Просто среди сотрудников Варшауского консульства я на данный момент - единственный уроженец Тебризского улуса и единственный мусульманин. Кому же, как не мне?

Моше напряженно думал.

Неужели Египет, куда нас когда-то взяли благодаря уважению фараона к одному и состраданию к остальным, грозит сам собой, без насилия и навсегда совместится с землей, которая была обетована нам на вечные времена? Этого ли ты хотел, Бог Авраама и Исаака? Это ли обещал?

Впрочем, ничего еще не было решено.

Но уже было, что решать.

* * *

Мокий Нилович Рабинович, бывший главный цензор Александрийского улуса, бывший великий муж, блюдущий добродетельность управления, а ныне просто пенсионер улусного значения, обеими руками взял свою чашку и шумно отхлебнул ароматный жасминовый чай; за время рассказа у него основательно пересохло в горле.

– Не остыло, папенька? - заботливо спросила его дочь, красавица Рива.

– Еще годится, - густым и чуть сипловатым стариковским басом буркнул Мокий Нилович. Неловко, со стуком поставил чашку. В его движениях чувствовалась легкая неуверенность: годы все ж таки брали свое. - Вот так, - подытожил он, глядя из-под облезлых, но все еще черных бровей на задушевных гостей. - И на этом кончается семейное предание и начинается мировая история.

Богдан и Баг, боявшиеся хоть слово проронить во время его рассказа, перевели дух. Непосредственный Баг даже сморщил нос: все рассказанное казалось ему совершенно диким, но не из-за вторжения удивительного и даже необычайного в повседневную жизнь - чудесами Бага было не удивить, они для всякого бывалого ордусского человекоохранителя дело в изрядной степени своеобычное, жизнь полна чудес, надо только уметь их распознавать в толчее - сколько из-за изумляющей дикости не столь уж давних европейских нравов.

– Потом батька женился на маме… на Аграфене той самой… потом я родился… Ну, он, конечно, православие принял. Когда его спрашивали зачем, он отвечал наотмашь, он уж ничего тогда не боялся; ежели, сказал, я вдруг заговорю про вселенную и слезинку ребенка да не укажу правильной национальности этого плаксы, обязательно, мол, найдутся люди, которые обвинят меня в том, что я изменил вере отцов. А я об этой вере вполне доброго мнения и не желаю, чтобы ее таким образом лишний раз вслух позорили… Да. И получил при крещении имя Нил. Чтобы, значит, всю жизнь с благодарностью вспоминать Египет, где, как уж ни крути, произрос из дома Иакова ютайский народ. А когда был провозглашен Иерусалимский улус, батьку избрали его первым премьером. Потом - на второй срок… ну, вот. Все.

Богдан поправил указательным пальцем очки и тихо сказал: