Афродита - [45]
Слух о краже у Бакис вскоре разнесся по всей Александрии. Куртизанки не скрывали злорадства. Любопытство, словно огромная птица, летало по городу.
— Это сделала женщина, — твердила Филотис, — женщина!
— Да, зеркало было надежно припрятано. Вор мог весь дом перевернуть вверх дном, но так и не нашел бы ничего.
— У Бакис были враги, особенно среди ее бывших подруг. Они-то знали все ее секреты! Одна из них могла проникнуть к Бакис в час, когда ее нет дома, а раскаленные улицы города пустынны.
— А может быть, она тайком продала зеркало, чтобы оплатить долги.
— А может быть, это сделал один из ее любовников? Говорят, она порою спит даже с грузчиками. Конечно, в ее-то годы!
— Нет, я уверена, это — женщина.
— Клянусь обеими богинями, хорошо сработано!
Внезапно еще более возбужденная толпа возникла у Агоры, а за ней, точно шлейф, пополз новый слух.
— Что случилось? Что случилось?
И чей-то пронзительный голос перекрыл гул толпы:
— Убили жену Великого Жреца!
Волнение достигло апогея. Никто не хотел в это верить, никто не хотел об этом думать, но все знали, что это убийство, совершенное в разгар праздника Афродиты, повлечет за собою гнев богов. Одно и то же восклицание носилось над толпою:
— Убита жена Великого Жреца! Праздник Храма приостановлен!
Подробности стали известны в считанные мгновения: тело было найдено на скамье из розового мрамора, в уединенном уголке Садов. Длинная золотая шпилька торчала под левой грудью, в запекшейся крови. Убийца срезал роскошные волосы Туни и унес с собою заветный гребень царицы Нитаукриты.
Волнение сменилось глубоким изумлением. На улицы высыпал весь город, и людские реки, пробежав по улицам, слились на площади Агоры в огромное море людских голов, темных и светлых, покрытых и обнаженных. Такого не видали здесь с тех пор, как Птолемей Аулетский был низвергнут сторонниками царицы Береники. Да и то — политические события никогда не производили на людей столь ужасного впечатления, как преступления против религии, против богини, от которой зависела судьба города.
Мужчин более волновало убийство, женщины никак не могли успокоиться после известия о краже, наиболее проницательные утверждали, что оба преступления — дело одних рук. Но чьих?.. Девушки, накануне принесшие богине дары в счет будущего года, боялись, что теперь они не будут зачтены, и некоторые даже тихонько плакали.
Древние суеверия гласили, что два подобных события непременно должны увенчаться третьим, еще более ужасным. И толпа невольно ждала этого. Что последует за кражей зеркала и гребня?.. Южный ветер нес мелкую едкую пыль, обжигал лица.
Вдруг толпа вздрогнула, словно это было одно гигантское живое существо, и тысячи пар глаз уставились в одном направлении.
Там, вдали, в самом конце улицы, которая пересекала Александрию от врат Канопа до Храма Агоры, показалась другая толпа, которая стремительно приближалась к первой.
— Куртизанки! Священные куртизанки!
Никто не шелохнулся. Никто не осмелился сделать шаг им навстречу, ибо опасался первым узнать страшную новость. Живой поток, сопровождаемый глухим топотом ног, приближался. Женщины воздевали к небу руки, пытались опередить одна другую, словно спасались бегством от неведомой опасности. Солнечный свет, играя на их золотых запястьях, поясах, пряжках, чудилось, подавал сигналы бедствия.
Наконец они оказались совсем близко. Настала тишина.
— Похитили ожерелье богини! Похитили Настоящие Жемчужины Анадиомены!
Вопль отчаяния заглушил эти слова. Толпа сперва замерла в ужасе, а потом хлынула вперед, ударяясь о стены, заполняя всю улицу, словно взбунтовавшаяся волна; сбивая по пути перепуганных женщин, она устремилась к Храму Обесчещенной Богини.
Ответ
Агора опустела, словно берег после отлива.
Но нет, там еще оставались двое... мужчина и женщина, которые знали разгадку всех трех преступлений, — мужчина и женщина, свершившие все три преступления: Деметриос и Кризи.
Мужчина понуро сидел на камне возле самого порта. Женщина стояла на другом конце площади. Они не могли различить черт друг друга, но сердца их были прозорливы. Кризи бросилась вперед, опьяненная гордостью и любовью.
— Ты сделал это! — вскричала она. — Ты сделал это!
— Да, — негромко отвечал Деметриос, — я повиновался тебе.
Она вспрыгнула к нему на колени, стиснула в объятиях и поцеловала.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! — шептала она, задыхаясь. — Никогда я не испытывала ничего подобного! Любовь переполняет меня! Боги! Я теперь знаю, что такое любовь! Ты видишь, любимый, я даю больше, чем обещала. Я, никогда никого не желавшая, и вообразить не могла, что изменюсь так быстро! Я думала продать тебе лишь свое тело, но теперь я отдаю тебе все, что имею, все, что есть во мне чистого, искреннего, страстного, душу мою отдаю тебе, а она девственна и нетронута. Слышишь, Деметриос? Пойдем со мною. Давай покинем этот город, уедем куда-нибудь, где не будет никого, кроме нас. Мы будем счастливей всех в мире! Никогда ни один любовник не совершал того, что сделал ты ради меня. Никогда ни одна женщина не любила так, как люблю тебя я. Боги, это невозможно! Я не могу говорить, я задыхаюсь от любви! Ты видишь, я плачу. Теперь я знаю, что такое слезы, — это излишек счастья... Но почему ты молчишь? Почему ничего не отвечаешь? Обними меня.
