Африканская ферма - [92]

Она с усилием встала и медленно направилась к двери.

— Удивительное дело! — сказала она перед уходом. — Покуда не родится ребеночек, и мужа-то своего не полюбишь. Ну вот взять хоть моего нынешнего… Первое время, когда мы поженились, я ему даже чихнуть не давала, — чуть чихнет, тотчас надеру уши. А теперь? Было раз, пепел из трубки на чистую скатерть высыпал, так я и то его пальцем не тронула. Нет, замужество — дело приятное. Есть ребеночек, есть муж, большего счастья женщине и не надобно. Только бы у маленького не было родимчика. А муж любой хорош, что тот, что этот. Один толстый, другой худой, один хлещет бренди, другой джин, а по сути, никакой разницы. Все мужчины одинаковы.

У крыльца, в тени, сидел Грегори. Тетушка Санни поздоровалась с ним за руку.

— Рада слышать, что вы женитесь, — сказала она. — Желаю вам ребят в доме, что телят в загоне… А я хотела бы еще взглянуть, как ты мыло варишь, — добавила она, поворачиваясь к Эмм. — Говорят, теперь новая мода — добавляют соды. Зачем же тогда Отец наш небесный молочай в вельде насадил? Обходились люди без соды, и мы обойдемся.

Она пошла вперевалку вслед за Эмм к котлу, где та варила мыло, а Грегори остался сидеть на своем месте. Его голубые глаза смотрели куда-то вдаль, пытаясь уловить что-то ускользающее, быстро ускользающее. Так пытаются отыскать небольшое суденышко на горизонте. Рядом с ним лежала давно погасшая трубка. Мысли его все время возвращались к письму, которое он хранил у сердца, письму на его имя, найденному в ящике стола. Всего три слова: «Женитесь на Эмм». Он зашил это письмо в черный мешок и носил, как ладанку. Это было ее единственное письмо к нему.

— Все эти новые выдумки навлекут на нас гнев господень, — говорила тетушка Санни, следуя за Эмм. — Попомни мое слово, нашлет он на овец паршу. Сами на себя кличут гнев божий. За что бог покарал сынов Израиля, как не за тельца золотого? И я не без греха, а вот десятую заповедь свято помню: «Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе господь, бог твой, чтобы продлить дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую господь, бог твой, дает тебе». А мы почитаем их только на словах, а сами выдумываем такое, о чем они и знать не знали, и делаем все по-своему, всё по-своему! Как моя матушка варила мыло, так и я варить буду. И если бог покарает эту землю, — произнесла тетушка Санни в полном сознании своей добродетели, — так не по моей вине. Пускай строят свои огненные колесницы! Господь бог знал, что делал, когда дал нам лошадей да быков. Не миновать им божьей кары! Да читают ли они, эти люди, Писание? Ты слыхала, чтобы Моисей или Ной по железным дорогам ездили? В ту пору господь бог посылал с небес огненные колесницы, а вот нам — если не переменимся — он их не пошлет, — заключила она, сокрушаясь о судьбе нынешнего поколения.

Подойдя к котлу, где варилось мыло, она проговорила глубокомысленно:

— Нет этому благословения божьего! Вот попомни: не миновать тебе чесотки либо другой какой заразы… — И окончательно распалясь, она прокричала, уперев руки в бока: — Нет, ты подумай только: ей восемьдесят два года, а у нее козы, бараны, восемь тысяч моргенов[13] земли, а козы-то чистой ангорской породы, овец две тысячи голов и короткорогий бык…

Эмм смотрела на нее с безмолвным удивлением. Неужто блаженство супружества и радости материнства вконец помутили рассудок старой женщины?

— Да, — сказала тетушка Санни, — чуть не забыла тебе рассказать главное-то… Вот бы его сюда!.. Как-то в воскресенье мы с Питом ходили в церковь. И вдруг видим перед собой старую тетушку Трану, — у нее водянка и рак, и жить ей осталось меньше восьми месяцев, а рядом с ней, засунув руки в карманы, в накрахмаленной манишке и черной шляпе, с важным видом вышагивает англичанин. Я его сразу узнала. Однако спрашиваю: «Кто это?» А это, отвечают, богатый англичанин, тетушка Трана за него вышла замуж на прошлой неделе. «Богатый англичанин! — говорю я. — Нашли богача!..» А сама думаю: «Шепну-ка я Тране пару словечек!»

Я бы, конечно, посчиталась с ним, если бы не шла к причастию. Уж он бы у меня не разгуливал, задрав нос. Но этот хитрый лис, это дьявольское отродье, семя амалекитянское, заприметил, что я поглядываю на него в церкви и посреди службы — хвать тетушку Трану под ручку, и на улицу! Я сунула младенца своему муженьку, и за ними. Не догнала! — с сожалением промолвила она. — Куда мне за ними угнаться при моей комплекции! Пока до угла добралась, смотрю: он уже тетушку Трану в коляску подсаживает: «Тетушка Трана, — кричу я ей. — За кого же ты замуж вышла? За какого-то пса приблудного!» А больше сказать ничего не могу, дыхание от злости перехватило. А он мне подмигивает. Подмигивает! — проговорила тетушка Санни и вся заколыхалась от возмущепия. — Сперва одним глазом, а потом еще и другим. Так они и уехали… Амалекитянское отродье! Да не иди я к причастию… О господи боже…

В эту минуту прибежала девочка-бушменка.

— Лошадей никак не удержать, — сказала она.

Не переставая сыпать проклятьями в адрес своего старого врага, тетушка Санни пошла садиться в коляску. Попрощавшись с Эмм за руку и нежно расцеловав ее, она с большим трудом забралась наконец на заднее сиденье, и, когда экипаж тронулся, еще несколько раз высунула голову и, улыбаясь, кивнула Эмм. Эмм глядела им вслед, но солнце било в глаза, и она не стала ждать, пока коляска скроется, повернулась и пошла.