Африканская ферма - [84]
Отложив вязанье, хозяйка всплеснула полными руками.
— Не иначе как сам перст божий привел вас сюда. Только что шла речь о сиделке для больной леди. И вот, на тебе!.. Если такое чудо не обратит в веру истинную всех безбожников и вольнодумцев в Трансваале, тут уже ничто не поможет…
Свой подробный рассказ хозяйка заключила словами:
— Уверена, что вы ей подойдете. А за деньгами она не постоит, их у нее предостаточно. И кто-то прислал мне чек на пятьдесят фунтов, чтобы я их тратила на леди, — только ей ничего не говорила. Она, верно, спит сейчас, но мы можем на нее тихонечко взглянуть.
Следуя за хозяйкой, Грегори вошел в угловую комнату. На столике тускло мерцала лампа. При ее свете можно было видеть большую, под белым балдахином кровать, застланную дорогим одеялом из малинового атласа. Грегори опустил голову, не в силах взглянуть на Линдал.
— Да подойдите же! — подбодрила его хозяйка. — Я выверну чуть-чуть фитиль у лампы, чтобы вы могли ее разглядеть. Правда ведь, она прехорошенькая?
С малинового одеяла на него смотрели умные, блестящие глаза Досса.
— Видите, она закусила губы? — промолвила хозяйка. — Только по губам и заметно, как она страдает.
Лишь тогда наконец Грегори решился перевести взгляд на маленькое, белое до прозрачности лицо Линдал. Лоб ее был прикрыт повязкой, а мягкие волосы разметались по подушке.
— Пришлось подстричь, — сказала хозяйка, прикасаясь к волосам Линдал. — Мягкие, как шелк. Словно у куклы.
Сердце у Грегори обливалось кровью.
— Доктор сказал: все, не подняться ей больше.
Грегори что-то промямлил, и в тот же миг прекрасные глаза Линдал широко открылись и оглядели всю комнату.
— Кто тут? Кто это говорил?
Грегори отступил за штору, но хозяйка отодвинула ее и вытолкнула его на середину.
— Я вам привела сиделку, мадам, настоящую сиделку. Она позаботится о вас, если вы согласитесь на ее условия.
Линдал приподнялась на локте и вперила в Грегори пристальный взгляд.
— Я никогда не видела вас прежде? — спросила она.
— Нет.
Линдал устало откинулась назад.
— Может быть, вы хотите поговорить с глазу на глаз? — сказала хозяйка. — Присаживайтесь. Я скоро вернусь.
Грегори сидел, не смея поднять глаз, пытаясь сдержать биение сердца. Линдал молчала, она лежала, полузакрыв глаза, будто забыв о его существовании.
— Подверните, пожалуйста, фитиль, — попросила она. — Не выношу яркого света.
В полумраке Грегори осмелел. Он сказал, что уход за больными — его призвание. Ему не надо никаких денег. Если же…
— Я не принимаю бесплатных услуг, — прервала она его, — я буду платить вам столько же, сколько и прежней служанке. Если согласны, оставайтесь.
Грегори смиренно пробормотал, что согласен.
Линдал попробовала перевернуться на другой бок. Грегори приподнял ее. Ах, как исхудала она, как ослабло ее тело! Он благословил собственные руки за то, что они помогают ей в несчастье.
— Спасибо. У вас добрые руки. Другие всегда делают мне больно, — сказала она. — Спасибо. — И, помолчав, тихо повторила: — Другие всегда делают мне больно.
Грегори, весь дрожа, опустился на стул. Ax, бедная, бедная! Ей приходится терпеть боль!
Четыре дня спустя доктор отозвался о Грегори как о самой опытной сиделке из всех, каких ему доводилось видеть на своем веку.
Грегори случайно подслушал эти слова и невольно усмехнулся. При чем тут опыт? Опыт и за тысячу лет не научит тому, чему любовь учит в один час. Туземец всю жизнь учится распознавать далекие звуки, но он никогда не услышит шагов человека, который крадется по сухой траве к своей любимой, а вот она услышит!
В первые дни Грегори терзался, видя, как она тает у него на глазах. Но потом он смирился с этим. И не только смирился, но и почувствовал себя счастливым. Ибо у страсти на устах только одно: «О, позволь прикоснуться к тебе, любимая!»
Линдал лежала недвижно, с собакой в ногах, а Грегори сидел в темном уголке, ловя каждое ее движение.
Спала она мало. Целыми днями глядела на круглый лучик, который пробивался сквозь дыру в ставнях или на ножку платяного шкафа, сделанную в виде огромной львиной лапы. Какие мысли выражал ее взгляд? Грегори мог только догадываться, спросить он не решался.
Иногда Доссу снилось, что они с хозяйкой снова мчатся в коляске. Пофыркивают вороные кони, посвистывает встречный ветер, и вельд бежит им навстречу. Тогда пес вскакивал и громко лаял. Очнувшись, Досс с извиняющимся видом лизал хозяйке руку и тихонько укладывался на место.
Она никогда не стонала, и Грегори не замечал ее страданий. Вот только, когда свет от лампы падал ей на глаза, она чуть приметно сжимала губы, и ее брови подергивались.
Спал Грегори на диване, за дверью. Как-то среди ночи, разбуженный непривычными звуками, он осторожно приоткрыл дверь. Линдал плакала с таким отчаянием, словно в мире не было никого, кроме нее самой и ее боли. Свет падал на атласное одеяло и маленькие руки, которые сжимали голову. Широко раскрытые глаза были обращены вверх, и по щекам у нее катились крупные слезы.
— Не могу, о боже, не могу больше терпеть! — стонала она. — О боже мой, боже. Все это время я молчала, все эти месяцы, долгие, долгие месяцы я терпела… Но у меня нет больше сил, о боже!
Оливия Шрейнер — южноафриканская англоязычная писательница. Была широко известна в России: переводили ее и в «Живописном обозрении стран света», «Новом веке», «Мире божьем», «Русском богатстве», «Северном сиянии», «Вестнике иностранной литературы». Выходили ее книги и в издании «для интеллигентных читателей», и в массовой серии «Книжка за книжкой». Выходили и до революции, и после, в 20-х годах. Максим Горький еще в 1899 году напечатал статью об Оливии Шрейнер в газете «Нижегородский листок», ознакомившись с вышедшей в 1899 году в издательстве «С.
Включенные в эту книгу рассказы Оливии Шрейнер появились в девяностых годах XIX века. Некоторые из них переводились не раз, еще и до «Африканской фермы».Жанр рассказа-аллегории был в то время очень популярен. Дань таким аллегориям отдали и западные писатели, такие как Оскар Уайльд, и многие из русских: В. Г. Короленко, Мамин-Сибиряк, Василевский-Буква. О рассказах О.Шрейнер восторженно отзывался Максим Горький: «Оливии Шрейнер превосходно удается объединить… крупное идейное содержание с художественным изложением».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Крупнейший представитель немецкого романтизма XVIII - начала XIX века, Э.Т.А. Гофман внес значительный вклад в искусство. Композитор, дирижер, писатель, он прославился как автор произведений, в которых нашли яркое воплощение созданные им романтические образы, оказавшие влияние на творчество композиторов-романтиков, в частности Р. Шумана. Как известно, писатель страдал от тяжелого недуга, паралича обеих ног. Новелла "Угловое окно" глубоко автобиографична — в ней рассказывается о молодом человеке, также лишившемся возможности передвигаться и вынужденного наблюдать жизнь через это самое угловое окно...
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
«Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион» [«Bothus Occitanus eller den otteǿjede skorpion» (1953)] — это остросатирический роман о социальной несправедливости, лицемерии общественной морали, бюрократизме и коррумпированности государственной машины. И о среднестатистическом гражданине, который не умеет и не желает ни замечать все эти противоречия, ни критически мыслить, ни протестовать — до тех самых пор, пока ему самому не придется непосредственно столкнуться с произволом властей.