Африка: Сборник - [26]

И с этого времени Абд аль-Меджид Шакраф стал реже поглядывать на огромный флаг, развевающийся над его домом.

Как мог, он сам себя успокаивал. Шло следствие или не шло — уж он-то знал, что его вины нет.

Этот простодушный человек совершенно не принимал в расчет своих врагов. А враги у него были повсюду. И они задались целью его погубить. Вы, конечно, знаете, друзья мои, как делаются подобные дела. Девушкам и их родителям могла пригрозить полиция, их могли подкупить, чтоб они дали ложные показания. Скорее всего, использовали и то и другое. Во всяком случае, обвинение против моего господина было признано справедливым.

О результатах следствия мы догадались прежде, чем нас уведомил господин Рибодель. Госпожа Элен вдруг во всеуслышание объявила, что не выйдет замуж за Абд аль-Меджида Шакрафа, а потом и вовсе исчезла из города.

С той поры на моего господина стало жалко смотреть. Он не держал зла на госпожу Элен, прекрасно понимая, что она, как и следовало ожидать, больше поверила мнению всех влиятельных американцев в Танжере и материалам полиции, нежели его оправданиям. Но оттого, что она больше не верила в его невиновность, он почувствовал себя совсем пропащим.

Видя такое дело, наш друг рыжеусый Флаэрти посоветовал ему незамедлительно покинуть Танжер. Осталось покончить лишь с некоторыми формальностями, говорил он, и Абд аль-Меджид Шакраф будет арестован и выслан в Америку как преступник.

«Езжайте в Испанию или во Францию, — советовал господин Флаэрти. — Вашим недругам только того и надо, чтобы вы убрались отсюда. А когда вы будете далеко, они оставят вас в покое».

И мой господин помчался в испанское консульство, чтобы получить визу. Я отправился вместе с ним.

Вначале по внешнему виду его приняли за марокканца и говорили с ним довольно дерзко. Когда же он робко протянул свой паспорт, вокруг него тотчас услужливо засуетились.

«Американец! Американец!» — с уважением говорили сотрудники консульства.

«Да, да», — шептал Абд аль-Меджид Шакраф.

Он, столько раз с гордостью предъявлявший свой паспорт, на этот раз взял его обратно, словно вор.

Шло время, а мой господин все никак не мог решиться на отъезд. То и дело тяжко вздыхал, как неприкаянный бродил по дому, надевал и снимал свои парадные одежды, разглядывал флаг.

И вот в один прекрасный день прибежал, запыхавшись, наш друг Флаэрти и предупредил, что имя Абд аль-Меджида Шакрафа стало известно всем пограничным службам. Отныне он не может покинуть Танжер законным путем.

«Я пропал», — только и вымолвил Абд аль-Меджид Шакраф и свалился без сил.

Тут мой друг Флаэрти посмотрел на меня, как бы желая сказать, что только я могу найти выход. И он был прав. Голодный уличный пес куда более изворотлив в жизни, чем откормленная домашняя собака. Я попросил господина Флаэрти дать мне час времени и немного денег.

«Ищи нас в „Минзахе“, — сказал господин Флаэрти. — Кажется, это единственное место, где он пока еще не наделал шуму».

Я проводил их до роскошного отеля, а сам побежал на постоялый двор, что на улице Статута[8], неподалеку от отеля.

Говорят, нигде, кроме Танжера, не соседствуют так близко, почти бок о бок, невиданная роскошь и ужасающая нищета. Разумеется, все вы заходили в тот караван-сарай, ничуть не изменившийся с давних времен, где люди, одетые в лохмотья, спят рядом со своими измученными, больными животными, где составляют караваны и готовят контрабандное масло и зерно для отправки в испанскую и французскую зоны. Я всех там хорошо знаю, и мне удалось быстро столковаться с нужными людьми.

Потом я кинулся к старьевщику и, купив у него кое-какую одежонку и связав ее в тюк, взвалил себе на спину.

Сперва у меня было намерение отнести тюк домой к Абд аль-Меджиду Шакрафу, но, приближаясь к дому, я увидел, как оттуда вышел тот красивый офицер, начальник полиции, оставив дежурить у дверей двух полицейских.

Тут я заприметил Омара в большой красной феске, рыскавшего вокруг дома. Я велел ему найти Абд аль-Меджида Шакрафа и отвести на еврейское кладбище.

Кладбище это существует с незапамятных времен, и я выбрал его потому, что оно находится в нескольких шагах от «Минзаха» (а нам был дорог каждый час), к тому же там всегда безлюдно, и среди его заброшенных могил за необъятными стволами кипарисов можно без труда скрыться.

У входа на кладбище я увидел, как обычно, нищих евреек. Некоторые из них держали в руках курицу — все свое достояние. Они ждали, когда придет какой-нибудь сердобольный еврей и подаст им милостыню. Больше на кладбище никого не было.

Спрятавшись за деревьями среди осевших могил, я развязал тюк, снял с себя одежду и нацепил лохмотья старьевщика.

Вскоре появился Абд аль-Меджид Шакраф в сопровождении Омара.

Теперь ему снова пришлось переодеться. Но на этот раз — прощайте, роскошные кафтаны и шаровары! Лохмотья поверх лохмотьев — вот его нынешний наряд. Минуту этот американец колебался, а затем тихо, прочувствованно, от всего сердца прошептал:

«Иншалла!»[9]

Омар переоделся в мою рубаху и костюм. Одежда была ему очень велика, но это его нисколько не огорчало, напротив, он пританцовывал от радости.

Мы вышли с кладбища. Миновали отель «Минзах», у дверей которого полицейский разговаривал с портье. Но мог ли кто-нибудь подумать, что нищий оборванец — не кто иной, как Абд аль-Меджид Шакраф. Еще несколько шагов — и мы на постоялом дворе. Там сиди Шакраф заплатил условленную сумму, и в тот же вечер мы отбыли из Танжера с караваном.