Африка: Сборник - [19]

Вдоволь посудачив, ткачи разошлись по мастерским. Однако они пребывали в столь дурном расположении духа, что я скорее мог получить от них пинок под зад, нежели работу. Так я и остался стоять на мостовой, как раз напротив лавки старого индийца. В окна я смутно различал, что все семейство в сборе и в лавке царит крайнее оживление. Не придав этому большого значения, я попытался открыть дверь — она оказалась запертой на ключ.

Тогда я приник глазом к замочной скважине. Внезапно дверь с силой отворилась, отбросив меня назад. На пороге стоял человек, какого я прежде никогда не видывал. Да и вы, пожалуй, тоже, друзья мои.

Вот так Абд аль-Меджид Шакраф впервые появился в нашем городе.

Он был высокого роста, упитанный, широкоплечий и широколицый. Одет сплошь в золото: его старинного покроя кафтан, широкие с напуском штаны, гораздо шире, чем носят теперь, бабуши, жилет, чалма — все было украшено, вышито, простегано золотой канителью или обшито золотой тесьмой. Держался он величественно, заполняя собой весь проем двери. Его вид напомнил мне картину в раме — парадный портрет вельможи. Но глаза у него были очень живые и полные тщеславия.

Увидев его, я воскликнул:

«О ты, всесильный господин, незнакомец в этом городе! О ты, похожий на Харуна ар-Рашида[6]! Можешь ли ты быть таким же, как он, великодушным к бедняку, который приветствует тебя и воздает тебе хвалу?»

Человек в золоте внимательно посмотрел на меня, довольно улыбаясь в ответ, и по мере того как он меня разглядывал, его взор заметно теплел.

«Я недавно в Танжере, — сказал он, — и уже видел много несчастных детей, но из них всех ты выглядишь самым обездоленным — это так же верно, как то, что меня зовут Абд аль-Меджид Шакраф».

По-арабски он говорил чисто, без ошибок, но очень медленно, и я тогда решил, что этим он хочет придать себе больше достоинства. Стоя на пороге, он на некоторое время задумался, потом велел мне войти в лавку и распорядился, чтобы меня нарядили в красивую одежду и дали большой, сшитый из яркой ткани мешок. Когда все было сделано, мы вышли из лавки. В тот момент я был необычайно горд собой.

Сперва мы отправились на улицу Ювелиров, и пока мы шли, множество людей, привлеченных нашими костюмами, увязалось за нами. В каждой лавке, у каждого менялы этот человек разменивал крупные купюры на горсть песет и полупесет и бросал их в мешок, который взвалил на меня. Вскоре мешок так отяжелел, что я с трудом тащил его. Наконец мы пришли на Малый базар, и Абд аль-Меджид Шакраф уселся на террасе самой дорогой кофейни.

В мгновение ока вокруг него собралась стайка маленьких попрошаек. И тогда он воскликнул:

«Я желаю, чтобы этот день стал радостным для тех, кого обидела судьба, и я решил, что сегодня все они получат милостыню! Я доверяю моему секретарю Баширу распределить деньги сообразно достоинствам и нужде каждого».

О друзья мои! Новости такого рода быстро распространяются в Танжере. В несколько минут из старого города и со всех улиц, улочек, тупиков, со всех площадей и авеню нового города, и даже из пригородов сбежались ребятишки. Вместе с ними пришли и взрослые. Мужчины и женщины, молодые и старые, в грязных лохмотьях и с язвами на теле — кого там только не было! И все обращались ко мне. А я набирал из мешка полные пригоршни монет и сыпал их в протянутые ладони. Клянусь Аллахом и его пророком Мухаммедом — это был звездный час для Башира, нищего горбуна.

— И об этом ты мог поведать всем без опаски, — заметил Ибрагим, продавец цветов.

Те, кто слышали первый рассказ Башира, поняли намек и согласно кивнули. Другие же ничего не понимали, и соседи вынуждены были объяснить им, что имел в виду Ибрагим.

Терпеливо дождавшись, пока стихнут разговоры, Башир продолжил:

— В другой кофейне на Малом базаре сидел мой друг Флаэрти, журналист с рыжими усами, всегда ухитряющийся, уж не знаю как, находиться там, где происходит что-нибудь интересное. Но мне было не до него! Польщенный оказанной мне честью, я весь отдался новому для меня занятию.

Когда мешок с песетами опустел и люди стали расходиться, воздавая хвалу Абд аль-Меджиду Шакрафу, мой друг Флаэрти подошел ко мне и, подмигнув смеющимся глазом, попросил познакомить его со странным господином. Мы направились к столику, за которым сидел Абд аль-Меджид Шакраф, окруженный — словно султан придворными — почтенными торговцами и мудрыми толкователями Закона, имеющими обыкновение чинно распивать кофе в кофейнях на Малом базаре. Они были единственными, кто осмелился приблизиться к Абд аль-Меджиду Шакрафу. Неторопливо, с достоинством вели они беседу, и тут я подвел к ним моего друга Флаэрти и представил его. Я заметил, что при слове «журналист» в добрых глазах моего нового господина снова вспыхнул огонек тщеславия.

«Спроси его…» — начал было Флаэрти по-английски, обращаясь ко мне, поскольку я обычно играю при нем роль переводчика.

Абд аль-Меджид Шакраф расхохотался, хлопнул господина Флаэрти по плечу и сам заговорил по-английски на удивление свободно, бегло (чего нельзя сказать о его арабском), со всеми, правда, особенностями американского произношения.