Африка nova - [34]

- "В Германии проконсул..."- Ответил Ворен, и поднял палку.

- "Эй ты, центурион! А ну стань в строй!" – Крикнул старичок – легат на, совсем потерявшего человеческий облик, воющего Требия.

Требий встал и, шатаясь, побрёл вдоль строя в последние ряды.

- "Куда пошёл? Тяни бобы, сопливая бабёнка!" - Кричали ему с трибуны.

Он дёрнулся, словно очнувшись, и улыбаясь сквозь слёзы, подбежал к солдату с мешком.

Кто–то тянул, свой боб, закрыв глаза и шепча молитвы.

- "Дай я! Мне дай!" - Требий резко вырвал мешок из рук держащего его легионера и, сунув руку внутрь, вынул пригоршню зёрен.

Он суетливо отбрасывал на землю белые бобы, словно непотребный сор. Он искал свою, чёрную судьбу, он искал смерти но, из девяти захваченных им впопыхах бобов, все оказались белыми.

На трибуне хохотали.

- "Заберите у него мешок, он сейчас всё растеряет!" – Кричал проконсул.

Солдат попробовал забрать у Требия мешок, но тот крепко вцепился в него, вытряхивая свой коричневый боб, застрявший в складках, и всё никак не выпадавший.

- "Убирайся, прочь трусливая собака!" – Кричали патриции сквозь хохот и слёзы.

Требий встал на четвереньки, подбежал к трибуне, поднял ногу и помочился на тогу одного из чиновников. А когда его попытались отогнать он, отбежал в сторону, и стал громко облаивать трибунов, легата и проконсула с Авгуром.

Проконсул подал знак центурионам и те бросились на лающего Требия, оголив свои мечи.

Хохот на трибуне усиливался, прерываясь стонами от боли в животах и причитаниями.

Требий прятался в ногах ожидающих своей участи легионеров и беспрерывно лаял, причём совершенно натурально.

Центурионы приказывали нам ловить собаку, но все делали вид, что не выходит. Концерт закончился тогда, когда Требий оказался в ногах у Ворена. Глухой удар, остановил безумие и жизнь в одном из нас.

Требий упал на спину. И по его побледневшему, неуместно красивому и умиротворённому лицу, поползли капельки крови, из носа смешиваясь со слезами.

Его оттащили в сторону, и процесс пошёл быстрее. Луцис методично работал палкой, бил без промахов не причиняя лишних страданий. Ни кому и в голову не приходило его осуждать.

В наших глазах это был акт своеобразного милосердия, не меньше.

Подошла очередь и той десятки, в которой стояли мы, тянуть свой жребий.

Я сунул руку в мешок не очень и беспокоясь, с одинаковой покорностью готовый принять любой результат. Мне повезло. Но, Лонгин, разжав свой кулак, почернел...

На его ладони лежал коричневый боб.

Он сделал шаг вперёд, и в глазах Ворена застыла растерянность. Он бессильно опустил свою палку.

Я придержал Лонгина за руку и подошел к Ворену. Он грустно, но одобрительно улыбнулся мне и попросил повернуться к нему боком. Я повернулся и услышал его шепот – «Скоро увидимся Кезон. Прости».

Нет зрелища печальнее на свете, чем зрелище публичных децимаций...

Ничего никому не нужно было объяснять. Мне почти сорок. Я просто очень устал от всего этого. И смерть меня не страшила, как и всех остальных, кто не видел радости при жизни.

А наш рыжеволосый умбр, наш «pupus» - Лонгин, у него ещё всё впереди...

В Иудее хорошо и в Сирии неплохо, почти как здесь...

Я закрыл глаза и в полной тишине услышал, как шумит далёкое море, как ветер шевелит восковые листья лавров и стебли высохшей травы, и высоко в небе перекликаются друг с другом парящие орлы. Свист рассекаемого палкой горячего воздуха, хруст и ...

И всё исчезло...

И стало мне так легко и так свободно.... А главное - спокойно...

Так спокойно и светло, что трудно передать словами. Я был счастлив, бесконечно и безмерно. Ни одной эмоции, ни страха, ни радости, ничего. Только всепоглощающий покой.

Я поднимался всё выше и выше... Лагерь, в котором продолжалась казнь, превратился в едва заметное пятнышко, от которого к Утике тянулась тоненькая ниточка дороги, а сама Утика могла бы уместиться на детской ладони, огромные пространства открывались с этой высоты; сверкающее море, руины Карфагена, Испания, Сицилия, Италия, там, где–то, маленький и вечный Рим...

Необъятная Африка, сжималась как шагреневая кожа.

Заблестел безбрежный океан...

Я поднимался всё выше и выше...

Передо мной проносились различные картинки из прошлого и будущего, и вся история человечества представлялась вереницей бесконечных катастроф и невообразимых трагедий.

Несчитанные, мятежи и войны, гонения, геноциды и репрессии. Алчность, ненависть, гордыня и страх людской, вот их главные причины.

И среди этой кровавой пены, в которую человечество превращает свою историю, всплывали дивные кристаллы людских добродетелей, которым суждено, когда-нибудь, смешавшись с плодами человеческого гения, таких, как искусство и науки, стать основой нового времени, времени искоренения моральных уродств, времени бого-человека.

И такой большой вставала передо мной земля! Казалось, на ней всем должно хватить места. И не за что губить жизни друг - друга, данные для любви, в самом широком понимании, для творчества и совершенствования человеческой породы.

Ничего не решает война, всё решают здравомыслие, смирение и совесть - ИСТИНА, она же дхарма, она же вселенский закон бытия, она же ЛЮБОВЬ.