Афорист - [2]

Идущий на посадку самолет в какой–то миг своими формами (с выпущенным шасси) напомнил ту самую часть человеческого тела, которая отличает мужчину от женщины.

Трап. Топот. Восклицания. Повалила толпа. Разговоры.

На туго натянутых майках начертано: КОКА-КОЛА.

Губы покрашены в цвет, напоминающий лиловый налёт на плодах сливы изюм-Эрик.

— Как полёт, Мур?

— Долгий.

— Я рада, что ты доволен.

— С возрастом мне всё труднее угодить.

Холостые поцелуи.

— Ты очень хорошо выглядишь. А как твоё сокровище?

— Капризная малышка замучила мамочку. Ни дня, ни ночи покоя.

— А мой бутуз здоровый и весёлый мальчик. И выдумщик большой. Они снова подружатся.

— Это хорошо. Она мечтает о том, как будет играть с ним.

«Японская оптика — лучшая в мире!»

— Извини.

— За что?

— За опоздавший самолёт.

— А ты тут при чём?

— Ну, как же. Это наш самолёт. Нашей авиакомпании.

— Не знала, что ты работаешь в ней.

— Нет! Просто я привык чувствовать ответственность за всё, с чем имею дело.

Те же двое. Спустя полтора часа.

Сев позади него, прижавшись к нему грудью, Тама пропустила ноги у него под мышками. Она обнимала его шею руками так, что нежные ее локтевые сгибы касались его щёк и холодили уголки рта.

За окном раскачивались верхушки тополей. Зелёные маятники.

— Ну что, приземляемся?

— Выпускай шасси.

— Касание.

— Приехали.

— Тормозной парашют.

— Рулежка.

— Ты весь в шрамах.

— Это старые раны, дорогая.

— Я обожаю старое вино. За аромат. А ещё за то, что оно голову кружит с первого глотка. Я даже прощаю ему то, что оно горько, потому что напоминает сок любви.

Танец с зеркалом — народный танец аборигенцев. У Пизы он тоже исполняется — в модернизированном, разумеется, виде. Девушки показывают себя только через зеркало. Вот так, смотри!

Муравей Семиверстов все делал, громко дыша. Ходил. Пускал струю, совокуплялся. Именно за эту особенность Тама любила его. И радостно окликала Шумным.

Днем и ночью я думал о ней, даже когда изменял. Генри Миллер.

Из подслушанного:

— Сосновые шишечки щелкают, распускаясь, как цветы.

— Сексуально сказано.

— У тебя обувь убийцы.

— Такие мягкие подошвы и без каблуков носили наши предки, жившие в каменных дворцах. Да–да! Не все мы были дикими кочевниками.

— Меж нами есть что–то общее. Мне нужна узда, а тебе теннис.

— Цинично, но не сценично, чемпион.

— Ты так считаешь?

— Окончательно.

— Неужели я в тебе ошибся?

— Можешь не сомневаться.

— Интуиция моя молчит. А это значит, что она уже все сказала.

— А я слыхала, что молчание — знак согласия. Твоя интуиция согласна со мной.

— Вот именно. Я же и говорил, что между нами есть общее. Этим общим оказалось это согласие: между моей интуицией и тобой.

Английский матч — стрельба лежа.

Старый мед, расплавившийся в тепле, кусок серого черствого хлеба — вот и весь завтрак Чемпиона.

— Ты бы мог уехать отсюда навсегда?

— За кордон.

— Нельзя же провести всю жизнь в захолустье.

— Не знаю, не приходило в голову.

— И в сердце.

— А как же они?

— Кто это?

— Все, кто здесь живет. Как же они без меня?

— Никому ни до кого нет никакого дела.

— Ошибаешься. Мы все тут женаты на одной судьбе. Мы участвуем в одном промискуитете. То есть, повязаны одной кровью.

Ретроспектива.

Интерьерный портрет Муравья.

— Послушай, Чемпион! Перед тобой, — Муст широко улыбнулся, — твои поклонники. Мы обожаем метких стрелков.

— Что ж, приятно слышать, — ответил Мур, ища глазами отошедших жену и дочку.

— Оставь женщин, — с шутливой укоризной прикоснулся Муст к руке Семиверстова. — У нас тут серьезный разговор намечается.

— Выкладывайте свой разговор, — заметив гуляющих неподалеку Таму и Ва, добродушно ответил Мур.

— Чин хочет тебя нарисовать. Сам он парень деликатный — робеет сказать.

— А чего робеть, — Семиверстов приобнял Чина за плечи. — Давай, рисуй.

— Для этого необходимы условия, — обрадовался Муст. — Живопись — дело интимное. Нужно найти спокойное место, где никто не будет мешать.

— Есть такое место, — ответил Мур, — у меня дома. Мы там соберёмся, когда мои уедут на дачу. Годится?

— Конечно, — чуть слышно сказал Чин.

— Ну и ладно. А сейчас мне надо уйти. Видите, меня ждут, — он кивнул в сторону жены и дочери. — За пиво уплачено. Пока!

Сам Чин похож на японца с гравюры: покатая с пузцом фигура, легкая растительность над верхней губой и по краям челюстей.

— Ты когда–нибудь убивал, Чин?

— Что ты?

— Я имею в виду не людей.

— Тогда другое дело! — Я деревенский: рубил курам, отрывал голубям головы.

— Отрывал?

— Простое дело. Берешь птичку — «хрясь!» топориком или между пальцев зажимаешь головку: встряхнул, и она осталась у тебя в руках.

Вовс оживился:

— А я кроликов убивал. Держишь на весу за задние лапы, а другой рукой по затылку его. Коротко этак, ребром ладони. Резко — по ушам. А вот овцу не мог. Уж очень она смотрит. Взгляд её душу тебе переворачивает.

— Ладно, хватит, нашли тему!

«Всемилостивая» — молитва Богородице Серафима Саровского.

Мур Семиверстов и Ню:

— Мы живём в неестественных условиях, потому и бросаемся друг на друга.

— Лучше, конечно, бросаться друг к другу.

— Дело, как видим, простое. Надо всего лишь поменять предлог.

— Что хочу, то и делаю. Но это ещё не свобода. Свобода — когда чувствуешь себя защищённым.