Афоня, или Путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний - [38]

Али-баба

Монастырь был, как монастырь — ничего особенного. Только не такой, как на Руси. Нет тебе высоких стен и башен, а так себе, низкая загородка, вымощенная площадка в центре, парочка храмов, да общежитие для монахов. Наши друзья уже успели насмотреться на эти многочисленные обители местных богомольцев. Правда ни в один они не заходили, так чтобы осмотреться и наблюдали их лишь со стороны. А здесь глухая ночь заставила заглянуть внутрь, в надежде скрыться от бродячих диких животных и змей.

Просто они еще не знали, что представители здешней фауны не делают особенной разницы между джунглями и монастырями, а потому прекрасно себя чувствуют, как среди бамбуков и лиан, так и среди храмов и монастырей. Тем более что их никто не прогоняет из здешних культовых заведений. В этой, первой попавшей на ночь глядя обители, людей не оказалось, похоже ее давным-давно покинули местные иноки. Все вокруг выглядело заброшенным и ветхим. Сквозь плитку, которой был вымощен плац перед главным храмом, уже пробилась дикая зеленя. Мох покрывал стены всех сооружений и даже скульптуру Будды, который возлегал внутри главного святилища. А над изваянием, далеко не самым обнадеживающим намеком, возвышалась скульптура расплащеванной кобры.

Как только вошли во двор, Квазимодо наступил на спящую макаку, и та потревоженная копытом коня, устроила истерику, на которую откликнулись ее собраться. Когда же гвалт постепенно поутих и путешественники развели костер, то из кустов стало доноситься подозрительное шипение, а над травой поднялись кувшинки потревоженных кобр. Эти гады окончательно испортили настроение всей компании, и друзья уже было начали подумывать о круговой обороне и караулах вокруг своего лагеря, как из темноты показалась странная фигура человека. Человек как-то по особенному зашипел, и мерзкие головы аспидов скрылись в траве.

Вышедший из сумрака мужичок не был похож на монаха. На нем был, в общем-то, добротный наряд местного вельможи. Правда халат хоть и дорогой — шелковый, выглядел не очень презентабельно, и был, мягко говоря, далеко не первой свежести. Нет, не застиранный, а заношенный до невообразимости. Чалма тоже была изрядно замызганная.

Человек изящно поклонился путниками. Грация и непринужденность, с какой он это проделал, говорила о том, что дворцовый этикет ему знаком не понаслышке.

— Рад представиться, — с достоинством молвил человек. — Али-баба ибн Раджив-сингх.

— Очень приятно, — промямлили путники и продолжили разглядывать неожиданную фигуру. — Кушать будете? Вон есть бананы и кусок курицы.

— Благодарю, — ответствовал бывший аристократ. — Вы, я вижу, не местные, разрешите поинтересоваться: какими судьбами в наших краях?

— Мы по туристической визе, — вперед прочих ответил Зигмунд. — Осматриваем достопримечательности и культурное наследие Индостана.

— Можно полюбопытствовать: из каких краев путь держите? — продолжил беседу человек из темноты.

— Ох-хо-хо, из Руси Святой чалимся, — устало добавил Афоня. — А это вот мой друг — русский медведь, философ и энциклопедист, звать Зигмунд. Конь Квазимодо, даден русским богатырем для обмена на шемаханскую царевну и кудесник вот еще прибился, он из ашкеназов родом.

— Далеко вас задуло… — закатил глаза человек.

— А Вы, я извиняюсь, монахом местным будете? — вопросил в ответ мишка.

— Нет, я не монах, но живу отшельником уже много лет. Добровольно расстался я со светской жизнью, так сказать, олигарх на покое — я.

История Али-бабы и сорока разбойников, рассказанная им русским путешественникам душной тропической ночью где-то посередине Индостана

История моей активной общественной жизни началась во времена царствования Насир-уд-дин Мухаммад Хумаюна, второго падишаха Империи Великих Моголов, сына Бабура и отца Акбара, посвятившего свою жизнь борьбе с Суридами за власть над Северной Индией. Родился он в Кабуле. И в 1530 Хумаюн унаследовал индийские владения своего отца.

А я в ту пору слыл простым кабульским сиротой. Был, правда, у меня дядя — брат покойного отца моего, но тот издалека наблюдал за моей жизнью, как наблюдают за ростом полевого цветка — поливать не надо, землю рыхлить не обязательно, сам растет, да и ладно. Так и я рос: ел, что подадут на базаре или, что сам украдешь, спал, где ночь застанет. Да вы, наверное, уже видели, что здесь так многие живут. Справедливости ради замечу, что господь наградил меня великим талантом переговорщика. Мне, порой, и воровать не надо было, подхожу к торговцу и так ему, я извиняюсь, могу мозги затуманить, что он сам мне все что хочешь, отдаст.

А тут пришел к власти Насир Хамаюн. Забурлила общественная жизнь. Революционные ветры стали веять над империей Великих Моголов. Падишах реформы разные стал проводить. «Берите, — говорит, — всего, сколько хотите и делайте, что хотите и будет всем счастье». Мои товарищи, с которыми я в подворотне вырос все, придурки, за чистую монету приняли и айда с ятаганами деревни и города шерстить. Кого завалят, у кого просто так все отберут. Куражились, одним словом.

Только понял я, что их веревочка долго виться не будет. Да так оно и вышло. Падишах и сам понял, что его слова не совсем так народ понял, раз безобразничать начал. Да так разбезобразничался простой люд без всяких тормозов, что империя Моголов под угрозой развала оказалась. Стал Насир посылать своих нукеров бандитские шайки, которых расплодилось в ту пору огромное количество, вылавливать и руки им отрубать, а кому и вовсе бошки от тела отделять.