Афон и его судьба - [54]

Но вместо этой «рукой подать» я только видел перед собой новые подъемы в густой лес, тянувшийся, казалось, на бесконечное число километров. Наконец тропинка пошла по более ровному месту, сделалась как будто более широкой и утоптанной. И спустя еще немного времени далеко внизу показалась давно желанная келлия, паломничество к которой было совершено с таким трудом.

Мы уже достигали нашей цели. Не прошло и нескольких минут, как я уже находился в обществе гостеприимного, радушного и простого старца отца Дорофея и кирашанских братий, вскоре заставивших меня совсем позабыть о всех трудностях путешествия в эту далекую обитель южного Афона.

* * *

После ужина, завершенного вечерней молитвой, я долго еще не ложился спать, любуясь из окна моей келийки чудной ночью, звездным небом и доносившимся шепотом моря. С мягкой звучностью пела ночная птица. И эти звуки в тишине чудесного вечера как-то успокаивали после утомительного дня.

Невыразимы чувства, охватывающие паломника в этой уединенной келлии у подножья вершины Афона. Так и слышится гимн хвалы и благодарения Творцу Вселенной, воспеваемый Ему самой природой Афона, заключающего среди своих лесов и скал столько дивных чудес.

Под ливнем

Дождь утих. Рассеялись тучи, и я поспешил тронуться в путь на Крестовскую келлию. Поспешил – и за это был жестоко наказан. Вышли мы из Кирашей при хорошей погоде, было лишь немного облачно. Путь наш лежал через горы, покрытые густым лесом, и меня к ним уверенно вел монах-грек, отец Яков, отлично изучивший все афонские тропы. Но уже в самом начале пути я заметил, что отец Яков несколько раз стал беспокойно оглядываться назад, пристально всматриваясь в небо, покрытое легкими облачками. Но я не придавал особого значения этому беспокойству, так как не предвидел, что афонские дожди могут грозить большими неприятностями. А эти неприятности все же заставили себя почувствовать, и очень скоро… Едва мы обогнули гору и двинулись по вьющейся тропинке ее лесистого склона, как внезапно резко захолодало и заморосил холодный дождик, усиливавшийся с каждой минутой. Отец Яков еще раз взглянул на серое небо и безнадежно махнул рукой, пробормотав что-то по-гречески. Огорчение его было вполне понятно: пройдя еще немного, мы уже всецело попали во власть проливного дождя, оказавшегося вдобавок еще и холодным.

Все вокруг нас подернулось суровым туманом, холодные дождевые струи били в лицо; пробегавшая под ногами тропинка сделалась скользкой и труднопроходимой. А идти вперед все же было лучше, чем стоять на одном месте, ибо несмотря на зеленый лесной свод, под которым мы шли, водяные струи пронизывали насквозь ветви старых деревьев. И мы всё шли вперед – промокшие до нитки, не находившие нужным теперь обмениваться друг с другом хотя бы единой фразой, ибо говорить не хотелось.

А дождь все лил и лил, все неистовствовал. Где-то в стороне – там, где синей полосой тянется обрывистый афонский берег – одна за другой проходили в тумане ливня крошечные каливки, подобно ласточкиным гнездам прилепившиеся к отвесным скалам. Промелькнул далеко внизу греческий скит Св. Анны, а дальше – дальше уже начиналось море, не имевшее теперь ничего общего с чарующим морем тихих и солнечных афонских дней. Оно в эти минуты было ужасным и жестоким: темное, свинцово-серое, до самого горизонта покрытое бушевавшими волнами. Оно все было теперь одной угрозой, одним неистовством, казавшимся бесконечным.

Жалкие и мокрые насквозь мы подошли к вратам греческого монастыря Св. Павла. Когда я взглянул на часы, то не без удивления убедился, что мы находились под беспрерывным ливнем больше двух часов. И на мгновение мелькнула мысль поискать спасения от дождя и холода в этой Павловской обители. Но сейчас же эта мысль и исчезла, так как остановка и ночлег в чужом монастыре был неудобен во всех отношениях. И поэтому я решил продолжать трудный путь, чтобы невзирая на все его невзгоды, все же к вечеру добраться до родной и гостеприимной Крестовской келлии.

От Св. Павла дорога шла все выше и выше. Все заметнее увеличивалась и ее крутизна, с каждым шагом затруднявшая наше движение. А дождь тем временем еще усилился, окончательно создавал впечатление разверзшихся небес, низвергавших настоящие водопады, сквозь холодную стихию которых то и дело прорывались ослепительные молнии, сопровождаемые громом. Положение наше осложнилось до крайности. И я удивляюсь, как удалось все же не сорваться с тропинки под порывом холодного ветра, способного сбросить тогда каждого из нас в пропасть. А давно умолкший отец Яков уже и не оглядывался: мокрый, он перескакивал с камня на камень, забираясь все выше и выше. Но вскоре нас встретила новая неожиданность: мы попали в полосу густых облаков, обволакивавших вершину горы, на которой мы находились. И в двух шагах уже нельзя было различить окрестных предметов, каковыми единственно только и были стволы вековых деревьев горного леса. Они шумели и трепетали, как былинки – эти могучие великаны афонской флоры, будучи готовы ежеминутно рухнуть нам на голову под порывами отчаянного ветра.

Начало темнеть. Мокрой и окоченевшей рукой я кое-как вынул часы и установил, что мы теперь находились в пути уже ровно четыре часа, из которых три прошли непрерывно под холодным ливнем, который, казалось, никогда не окончится. Я чувствовал, что силы меня покидают. Холод пронизывал до костей мое измученное тело, вода хлябала в тяжелых спортивных ботинках. Я начинал все чаще терять равновесие при движении по скользкой тропинке и несколько раз судорожно хватался за свисавшие откуда-то сверху ветви, чтобы не упасть. И я стал горячо молить Бога, чтобы он поскорее послал нам какое-либо человеческое жилье и не дал мне пропасть окончательно там, где всей душой преданные ему иноки стремятся к спасению. Не знаю, но весьма возможно, что эта моя молитва, вызванная необычными переживаниями под афонским ливнем, и была услышана…