Афон и его судьба - [38]

Очарование, меня окружавшее, увеличилось вдвое. Теперь я слышал не только едва уловимое монашеское пение, доносившееся из полутемного храма. С ним теперь чудесно соединялась и эта новая, могуче-прекрасная мелодия, порожденная металлом невидимого колокола-гиганта, напомнившего мне о иных колоколах на далекой и милой, великой и многострадальной родине. «Это русский колокол! – подумал я неожиданно. – Только там, у нас в России, умели лить таких подлинных глашатаев величия Божьего… И как отливали их! Годами собирались, „Ныне силы небесные“ пели, в то время как плавили металл, серебряные рубли дождем летели в огненную массу… Не может быть, чтобы и этот великан был отлит где-либо в иных местах, кроме российских просторов».

Такие мысли проносились в моей голове, а чудесный колокол все гудел и гудел за синей далью, наполняя мою душу радостью.

– Вот как его услышу, так и защемит сердце!.. И не перестанет болеть, пока не затихнет колокол… Да и не у одного меня болит сердце – все наши иноки одинаково страдают и плачут, как только раздается его звон: ведь это наш пленник взывает из темницы, наш русский звон призывает на помощь!

Эти слова, прозвучавшие где-то совсем близко от меня, были резкими и твердыми, и я невольно вздрогнул от неожиданности, услышав их. До этого момента я был уверен, что нахожусь один на террасе, и теперь был несколько озадачен появлением там же какого-то незнакомца. Я осмотрелся и увидел высокую и темную фигуру инока, по-видимому, вышедшего из храма вслед за мной. Монах стоял, прислонившись к перилам, и смотрел вдаль, в ту сторону, где рождались чудесные колокольные звуки.

– Да… звонит, звонит наш колокол, наш горемычный пленник! – опять сказал высокий монах. – Взывает… А мы бессильны, немощны, чтобы выручить его из неволи. Наказаны Господом за наши грехи!.. Только и осталось нам, что слушать его печальный зов из-за чужих стен, а после скорбеть и плакать о потере.

– Простите, батюшка, – решил я, наконец, задать вопрос скорбевшему иноку. – Я не понимаю, о каком пленнике вы говорите и что это за колокол?

– Ах, господин, простите меня грешного!.. В темноте-то я и не разглядел, что вы из наших гостей будете. Значит, недавно на Святой Горе пребываете? А из каких мест России будете?

Я поспешил удовлетворить любознательность моего собеседника, который так и встрепенулся при моих словах.

– Так мы же земляки! Вот радость-то! Ведь я и сам из тех краев. Земляки мы, значит, с вами. Только уж давно покинул я страну нашу. Ой, как давно! Ушел в иночество еще до Японской войны и с тех пор уже так и не отлучался от нашего святого места.

Обменявшись со старым монахом еще несколькими фразами о предметах внешних, я все же поспешил возвратиться к главной теме нашего разговора, завязавшей и наше неожиданное знакомство.

– Да, касательно колокола, мы и позабыли! – спохватился старый инок. – Как же, как же, таких дел нельзя забывать, дорогой землячок, нельзя! – И он обстоятельно начал рассказывать всю так его волновавшую историю, в то время как причина его волнения по-прежнему гудела над ночным афонским простором.

– Еще много лет тому назад было положено начало этой обиде. Случаются несогласия и распри, конечно, и в нашей монашеской среде. Враг-то человеческий еще ехиднее расставляет свои сети. Вот и уловил он нас однажды: нас, то есть насельников этой русской келлии и монахов-греков того монастыря, на земле которого наша келлия воздвигнута. Разговор за разговором, хозяйственный спор за спором – и чем дальше, тем больше и серьезнее. Пошли неприятности, жалобы друг на друга, резкие и ненужные слова при встречах – и очутились мы с греками на положении чуть не настоящей войны. Тяжело это было братии монашеской, но оставить дело так, как грекам хотелось, все же нельзя было: пришлось бы поступиться достоянием и правами обители, а это грозило уничтожением ее. И вот, проходили годы в неурядицах и спорах с греками. И преставился Господу Богу наш старец, неуклонно боровшийся за права обители в течение долгих лет. И как раз случилось так, что в это же время пришел к нам из России громадный и чудный колокол – пожертвование благодетелей, постаравшихся для нашей келлии. Приплыл колокол на пароходе с русскими поклонниками из Одессы. И вдруг очутились около него наши спорщики… „Не получите колокола! – заявили они. – Колокол этот пойдет прямо в наш монастырь за ваши долги“. И забрали они колокол в плен, а мы с плачем и рыданием так и вернулись в свою обитель без благодетельного дара из России.

У моего бедного собеседника теперь уже чуть ли не после каждого слова прерывался голос при рассказе: настолько глубоко переживал он снова их общее монашеское горе.

– Вам, мирским людям, быть может, даже и диковинно слышать о том, что мы, иноки, так горюем из-за такого случая, как этот колокольный звон. Но здесь и наша-то жизнь совсем особенная… И чуем мы, что здесь свалилась на нас незаслуженная и тяжкая неправда – и вот скорбим безутешно. Ведь наш родной благодатный русский колокол у нас пленили… И как же не скорбеть-то нам?.. Э, где там! – махнул рукой инок. – Подошла после этого великая война, а за ней и страшная российская смута, прекратившая заступничество великой России. И пошло еще хуже для нас на Афоне. Для нас, русских насельников, конечно. А сила солому ломит, дорогой земляк… Ох, как ломит! Ну и кончилось тем, что теперешний наш старец, спасая беззащитную обитель, попросту решил сказать грекам примирительно: «Да простит вас Господь наш, братие, за все прежние обиды, и будем жить так, как говорит Слово Божие, в мире и согласии. И в знак этого, братие, держите наш колокол, плененный вами, и владейте им!..» Вот так и кончилось все.