Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - [53]

Прапорщик, награжденный орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу», плакал. И холод от его слез пробегал по телу, так и казалось, кто будет следующий, возможно, что кто-то из нас, разведчиков, рискующих своей жизнью больше других. Прощальный поклон – и вертолет с телом прапорщика без головы поднялся в небо, и тень от вертолета легла на землю. Смерть – и всему конец.

Басмачи взяли за правило не расстреливать пленных, а срезать им головы. Кромсали руки, ноги, наводили панический страх на молодых солдат, только что прибывших в Афганистан.

Мы терпели поражение за поражением, и это было закономерно. Армия к войне не была готова, а слепая вера в победу приносила очередные жертвы.

От надежных источников стало известно, что за мной, как за матерым волком, началась охота. Приходилось напрягать весь свой опыт, накопленный ранее, чтобы избежать смерти, петлять, запутывать следы, действовать нестандартно и изобретательно, но не прекращать оперативную работу, опережая на шаг или полшага басмаческих осведомителей, оставляя их ни с чем.

Наступила весна, но напряженность борьбы не спадала. Басмачи успевали сбрасывать с себя басмаческую униформу и становились на время посева крестьянами, а по ночам взрывали военные объекты и убивали солдат. Было так много дел и забот, что прежняя наша жизнь в мирных условиях уже казалась раем и умещалась в сутки, проведенные на войне.

Шифровальщик Микаладзе постоянно был в работе, направлял полученную разведгруппой информацию в штаб 40-й армии для реализации силами бригады или авиационного полка, базирующегося в Кандагаре. От работы Микаладзе зависел успех всей оперативной группы, и мы его оберегали от всех забот и хлопот, чтобы не остаться без связи с Центром.

В минуты затишья Микаладзе любил поплавать в бассейне, сделанном им же. Вскрикивал, как ребенок, от восторга, когда ловил весенних жуков и вставлял в их брюшко соломинку и следил за полетом жуков, нежился в холодной воде, пока судорога не сводила ноги, повторяя: «Мой дом – моя крепость!»

В последнее время я не видел шифровальщика Микаладзе в плохом настроении. Он не сердился на меня, что я загрузил его работой, лишь по-стариковски ворчал незлобиво:

– Все куда-то торопятся, спешат, а если подумать хорошенько, то и спешить не надо, лучше пойти в бассейн и искупаться в холодной воде, снять усталость и напряженность в работе!

Микаладзе не спеша насухо протирал тело махровым полотенцем, шел в шифровальную комнату, чтобы отправить очередную телеграмму в Центр, напевая песенку:

Мой миленок – шоференок,

А я – доярочка.

Он в мазуте, я в навозе —

Вот такая парочка.

В Кандагаре я постоянно спешил, стремясь в сутки уместить как можно больше дел и приблизить окончание этой бессмысленной войны. Но как я ни старался это сделать, как ни спешил, существенных перемен к лучшему не было, или они были незначительны, поэтому и говорить о них не приходилось, как о каком-то достижении. Единственно, что успокаивало меня – придет время, народы позабудут распри и все образумятся. Жизнь пойдет по формуле Ф. М. Достоевского: «Красота спасет мир!» По вечерам оперативные офицеры и переводчики оказывались в «Мусомяки», отчитывались о проделанной работе, и в разведцентр летела очередная информация. Прапорщик Микаладзе внимательно читал написанные мной телеграммы, возил своим колючим подбородком по бумаге, смешно и неуклюже, по-стариковски, выглядывал из-под очков, смотрел на меня и говорил:

– Только теперь, с вашим приходом, командир, началась настоящая работа на «точке». Я устаю, как собака, но чувствую, что живу и ничего со мной не случится, раз рядом со мной вы, командир!

– Полноте, Микаладзе, хвалить и льстить начальству! Почитайте-ка мне стихи Сергея Есенина «Русь уходящая».

Гитара милая,

Звени, звени!

Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,

Чтоб я забыл отравленные дни,

Не знавшие ни ласки, ни покоя…

– А все-таки, командир, спасибо вам за науку побеждать! Вы научили нас, как надо работать по-настоящему, напряженно и ответственно, радоваться усталости и знать, что день прошел не зря, – говорил прапорщик Микаладзе, брал в руки гитару и пел песню «Над окошком месяц» на стихи Сергея Есенина, знал, что Есенин – мой любимый поэт:

Над окошком месяц.

Под окошком ветер.

Облетевший тополь серебрист и светел.

Дальний плач тальянки, голос одинокий,

И такой родимый, и такой далекий.

Глава 2 Прапорщик Микаладзе

Чего же я ругаюсь по ночам

На неудачный, горький жребий?

С. Есенин

По мере того как я узнавал подчиненных в ходе работы, мне все больше нравился Микаладзе, своей надежностью, порядочностью, умением делать свое дело без суеты и шумихи, а главное – добротно.

В минуты тревог и раздумий он часто читал стихи Николая Рубцова:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи!

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

С Микаладзе происходило какое-то естественное погружение в стихию детства, кажется, вопреки его воле. «Нельзя молчать!» – говорил он себе, и он вопиет, не молчит.

– Точность – это вежливость королей! – говорил Микаладзе, принимаясь за работу. У меня никогда не было сомнений, что он может что-то напутать или сделать плохо.