Афганистан. Подлинная история страны-легенды - [24]
В любом населенном пункте присутствовали мусульманские деятели – в первую очередь муллы. У мулл были жены и дети, они могли владеть землей, ходили на войну и вовсе не считались святыми. Они просто умели читать – и даже прочитали Коран до конца. Муллы совершал различные обряды в той мере, в какой они регулировались исламом. Например, муллу звали, чтобы он прошептал слова из Корана на ухо новорожденному – и тем самым ввел младенца в сообщество верующих. Когда кто-то умирал, мулла произносил погребальную молитву. Он также председательствовал на свадебных церемониях и встречах старейшин, где оговаривались условия брака, – ибо брак представлял собой сделку двух семей, а не кульминацию романа между мужчиной и женщиной. Незадолго до намаза (молитвы) мулла забирался на минарет или высокую крышу (если минарета не было) и громко распевал арабские стихи, сообщая людям, что пора молиться. Иногда мулле помогал муэдзин – человек с мелодичным или хотя бы громким голосом. Разумеется, в деревне обязательно имелась мечеть – здание, которое служило местом для молитв, церемониальных собраний и заседаний джирги, а также приютом для путников, если таковые появлялись.
Иными словами, мулла заботился о деталях повседневной жизни в мире, настолько пропитанном исламом, что ислам нельзя было отличить от повседневной жизни. В остальном же он не располагал особыми добродетелями. «Делай то, что говорит мулла, не делай того, что делает мулла», – гласит афганская пословица. В фольклоре многих народов – в том числе, афганского – муллы изображены хитрыми и плутоватыми. Их олицетворением является мулла Насреддин[58] – причудливый персонаж суфийских притч и сатирических рассказов.
Вот один из таких анекдотов. К мулле Насреддину зашел сосед и попросил одолжить ему осла. Мулла не захотел. Он сказал: «Мне жаль, но мой осел вчера умер». В этот момент осел заревел в хлеву. «Что это? – удивился сосед. – Мулла, ты говоришь, что твой осел мертв, но я слышу его рев». «Кому ты веришь – мулле или ослу?» – возмутился Насреддин.
Еще одним деревенским персонажем был далак. Он не являлся духовным лицом, но многое из того, чем он занимался, предписывалось исламом. Например, мальчиков требовалось обрезать – и далак делал это. Далаки вырывали зубы, стригли волосы, пускали кровь и оказывали другие услуги личного характера. У них часто не было своего жилья, они спали где придется и ели то, чем их кормили клиенты. Деревенская – и вообще традиционная афганская – жизнь делилась на два мира: частный (населенный мужчинами и женщинами) и публичный (сугубо мужской). Далаки путешествовали между этими мирами. Они знали интимные секреты и грязные тайны каждого дома, собирали и распространяли сплетни – словом, были деревенской «службой новостей». Кроме того, далаки знали, в каких семьях юношам пора жениться, а в каких есть девочки брачного возраста – и потому занимались сватовством и организацией свадеб.
Далак занимал нижнюю ступень в иерархии деревенских авторитетов. Над ним возвышался мираб – лицо, которое ведало оросительной системой и определяло порядок пользования водой. Для того чтобы стать мирабом, надлежало иметь безупречную репутацию и слыть человеком мудрым и здравомыслящим. Мираб разрешал только водные споры, но играл очень важную роль – ибо в засушливом Афганистане земля сама по себе не стоила много, а вода была ценным ресурсом.
На вершине сельской иерархии находились очень уважаемые люди – мавлави[59]. Наиболее выдающимися из них считались казии (шариатские[60] судьи) – которые, однако, жили отнюдь не в каждой деревне. Кази был нужен только в трудных ситуациях, когда спорили представители разных деревень или племен, – поскольку семейные споры решались внутри семьи, клановые – внутри клана, а деревенские выносились на рассмотрение джирги. Судья признавался компетентным и набожным человеком. Впрочем, некоторые вопросы могли поставить в тупик даже хорошего казия. В таких случаях он советовался с муфтием – духовным лицом, который имел право издавать фетвы[61].
В афганских деревнях не использовали ни деньги, ни даже бартерную систему. Натуральный обмен заменило персональное обслуживание. Каждый приходился кем-то своим односельчанам – сыном или дочерью, братом или золовкой, старейшиной или бедным родственником и т. д. Одни люди должны были служить другим и, в свою очередь, имели право на то, чтобы им тоже служили. Молодые подчинялись старшим – но старшие заботились о молодежи. Жены повиновались мужьям – но рассчитывали на их защиту и вели хозяйство. Все делали то, чего от них ожидали, и требовали того, что предписывали традиции.
Афганские села были самодостаточными. Крестьяне производили продукты питания и столярные изделия, мастерили обувь и подковывали лошадей (если они были). Женщины пряли и ткали, шили одежду и пекли хлеб, сбивали масло и готовили припасы на зиму. Мужчины выполняли тяжелую работу вне дома: рыли ирригационные каналы, строили запруды, вспахивали поля, убирали урожай, охраняли деревню и, конечно, воевали.
Автономность деревень вовсе не означала их изолированности. Жители близлежащих поселений знали друг друга. Иногда крестьяне ездили в город на ослах, груженых войлоком или иным товаром, который они продавали, а деньги тратили на соль, спички и т. д. На базарах селяне узнавали о событиях в большом мире – которые, однако, происходили где-то далеко и абсолютно не влияли на деревенский уклад. Губернатор для крестьян был мифическим персонажем, а король – и вовсе чуть ли не вымышленной фигурой, чье влияние на повседневную жизнь равнялось нулю. Если монарх все же приезжал в деревню, он был господином и повелителем всего и вся, но как только он уезжал, то превращался в красивую легенду – и родители еще долго твердили детям: «Однажды я видел короля! Он стоял вон там, он был таким же настоящим, как этот ишак!»
