Афанасий Никитин - [5]

Теперь уж не только в книгах, а наяву всяких диковинок повидал всласть.

Ставни, которыми окна на ночь закрываются, тоже можно пестро расписать, чтоб уж вовсе красиво было. Мыльню и поварню удалось от огня отстоять, там вода была, успели отлить, а вот конюшню, сенник и сарай для дров — все заново строить придется…

Сад-огород тоже от пожара пострадал. В огороде уж через две недели новая поросль пошла — на пепле все хорошо родится, а вот деревья когда еще восстановятся…

Пока в чужих странах был, наверное, уж и деревья выросли…

А у дома кустов сирени насадить. Дивно сирень росным утром пахнет, ни с чем тот запах не сравнить… Выйдешь летом к заутрене, глянешь на мир с крылечка расписного: солнышко восходящее на золотых куполах играет, колокол малиновым звоном душу гладит, сиреневый дух снизу восходит… Вот так бы и жить…

Афанасий до хруста сжал кулаки, глянул в узкое оконце. За окном стеклянная осенняя ночь, чужие смоляные запахи, откуда-то доносится визгливая перебранка на чужом языке да тоскливая песня припозднившейся цикады…

Поднялся, разминая пальцами затекшую спину, подлил из медного кувшинчика масла в светильник. Бросил взгляд на раскрытую тетрадь. Вспомнил, как учился читать-писать у дьяка Димитрия, желчного, болезненного человека, как тыкал Димитрий желтым пальцем в Псалтырь, хлестал Афанасия по плечам хворостиной и кричал тоненько, сердясь на нерадивость ученика:

В старом русском зодчестве подклеть — нижний, обычно нежилой этаж деревянного дома. Теремом называли и высокий богатый дом, и жилое помещение в верхней части такого дома.

Псалтырь — часть Библии, книга псалмов — религиозных песнопений.

На Руси посадом называли торговую часть города.

— Глаголь здесь, глаголь! Неужто не видишь, бестолочь! Первая буквица — глаголь!

Вслед за дьяком Димитрием вспомнилось и все детство, счастливое и беззаботное, в общем-то, время.

Отец Афанасия Никита Босой выбился в купцы из «походячих» торговцев, которые имели всего-то товару на полтинник, да и тот носили с собой. Умен и отважен был Никита, умел выгоду видеть и за себя постоять, потому и сумел к зениту жизни и денег скопить, и жениться, и лавку завести, и дом на посаде построить.

Сына родил поздно, оттого и любил его до безумия, и спрашивал строго.

Вспомнился строгий, неулыбчивый лик отца, обильная седина в густых волосах, в бороде, насупленные лохматые брови.

«Небось, я сам теперь вот так же выгляжу! Годы-то почти те же», — подумалось вдруг, и Афанасий снова устремился следом за воспоминаниями.

— Ты, Афанасий, моего дела продолжатель, — говорил Афанасию отец. — Сейчас должен учиться прилежно да к торговым делам с умом приглядываться. Разумеешь ли, что говорю?

— Разумею, батюшка, истинно разумею! — кивал Афанасий вихрастой головой, а сам прикидывал, как бы половчее да побыстрее сбежать на улицу к мальчишкам — в салочки да лапту поиграть.

— Так иди же урок повтори. А после обеда приходи в лавку.

— Да, батюшка, — понурившись, отвечал сын. Вот и опять некогда на улице погулять!

Жизнь в купеческом доме начинается рано. Летом с восходом солнца, зимой — часа за три до рассвета. Сутки делятся на две половины — день и ночь. Час восхода — это первый час дня, час заката — первый час ночи.

У Афанасия была своя маленькая комнатка на чердаке, там он спал, там и хранил свои нехитрые пожитки. За эту батюшкину прихоть величали Афанасия на улице — «боярином». Все друзья-сверстники своих покоев не имели — спали в общей комнате с домочадцами.

Утро начиналось с молитвы. После нее все низко кланялись батюшке-хозяину и расходились по своим делам. Матушка хлопотала по дому, раздавала уроки слугам и работникам. Позавтракав, батюшка обходил свое хозяйство, проверял, все ли в порядке, беседовал о том же с матушкой и лишь потом отправлялся в лавку.

В полдень он возвращался домой, и наступало время обеда. Обедали в самой большой комнате. Помолившись, садились на скамьи, прикрепленные к стенам, и «стольницы» — четырехугольные табуреты. Стол всегда был покрыт красивым под-скатерником. Афанасий по сей день помнит вышитого на подскатернике огненного петуха. Мальчишкой он всегда смотрел на него во время молитвы, и казалось, что петух подмигивает ему изумрудным бедовым глазом. К обеду поверх подскатерника стлали скатерть, и петух прятался.

Еда подавалась на стол вся сразу. Варево хлебали из общей миски, соблюдая очередь (первая очередь, естественно, батюшкина), осторожно и неторопливо неся ложку ко рту, подставляя под нее ломоть хлеба, чтоб не капнуло на скатерть.

Урок — это работа, заданная для выполнения в определенный срок.

На Руси считалось, что вышитые птицы оберегут дом от бед и несчастий.

Жареное или вареное брали из общего блюда руками. Перед каждым на столе стояла «торель», в которую полагалось складывать кости и другие объедки. Дети за столом сидели молча, а взрослые могли вести тихую, неторопливую беседу. В батюшкином дому (как и после в дому самого Афанасия) строго соблюдались все посты: в среды и пятницы мясного и молочного не ели, а только рыбное. Великим же постом не употребляли и рыбу, а только овощи да кашу на воде.