Аэропланы над Мукденом - [58]

— Для нас огромная честь находиться в вашей великой империи, — не совсем впопад Петр выдал единственную заученную по пути фразу на ломаном немецком языке.

— Отчего порядок нарушаете?

Самохвалов с ощущением, что терять уже нечего, заявил:

— Российский государь император Александр Третий повелел показать вам наш аппарат. Ваше императорское величество не изволило присутствовать на показе в Карлсхорсте, и я не нашел другого выхода исполнить царскую волю как пролететь над Берлином.

Пока Янек переводил, поражаясь находчивости и наглости своего патрона, Петр преданно сверлил глазами Кайзера, пытаясь понять его реакцию.

Тот не вспылил по поводу дерзости, но поинтересовался:

— Кузен писал мне о совсем другом аппарате, на котором сам поднимался в воздух в качестве пассажира.

— Так точно, ваше императорское величество. Одновременно государь счел тот аппарат применимым в военных целях, — Ян перевел, и Петр продолжил. — Демонстрационная модель — игрушка, она перевозит только пилота и на расстояние до пятидесяти километров, а в полете он слишком занят управлением. Двухместный аппарат может нести наблюдателя для корректировки артиллерийского огня и разведки, а также некоторое оружие.

— То есть Александр перестал доверять Германии? — нахмурился Вильгельм.

— Никак нет, но турне закончится в Париже, а там наверняка окажутся наблюдатели из-за канала.

По лицу монарха Самохвалов понял, что самое страшное позади. Визит закончился договоренностью о высочайшем посещении ипподрома послезавтра, в нелетный день, для индивидуальной демонстрации. Таким образом, за пять дней пребывания в Берлине ни дня не обошлось без взлетов.

Шумная слава с кружением вокруг Рейхстага и вызовом к Кайзеру привела к тому, что на следующий день в Карлсхорсте яблоку негде было упасть, а толпа желающих увидеть хоть что-нибудь окружила ипподром снаружи, радостно взвывая, когда «четверка» вспархивала выше трибун. В день закрытия пришлось даже летать на бис. Петр вынесся за пределы ипподрома, сделал кружок в вышине полутора километров и снова сел, не сомневаясь, что хорошо заработавшие хозяева конной арены не будут чинить претензий.

Оболенский, демонстративно игнорируемый Самохваловым, отловил Кшесинского и стал приставать с вопросами.

— О чем с Самохваловым говорил русский военный атташе?

— Прошу пана не гневаться, я плохо слышал его разговор с паном Петром, — тут Ян, проведший больше года с вечно ерничающим директором «Садко», не удержался. — По моему, господин атташе сказал, что пану поручику лучше застрелиться.

— Ужас! — только и мог сказать Самохвалов, увидев Эйфелеву башню. Надо же, всего за несколько лет, которые он провел вдали от самого красивого города Западной Европы, парижане умудрились так испохабить центр. Успокаивает, что это — не навсегда, к 1909 году ее обязаны снести, но доживет ли он сам до той поры, когда Париж вернет себе пристойный вид?

Ян вычитал в какой-то газете, что недавно умерший Ги де Мопассан регулярно обедал в ресторане на первом уровне башни, объясняя репортерам: «Это единственное место во всем огромном Париже, откуда ее не видно».

— Но она популярна в народе, пан Петр.

— Значит, используем. В Питере — Зимний, в Берлине — Рейхстаг.

— Так. В Лондоне вы бы залетели внутрь Вестминстерского аббатства.

Самохвалов обернулся, пораженный внезапной идеей.

— Я могу пролететь между ее опорами. Ян, с тебя бутылка.

Авиатор загорелся новой навязчивой идеей. Он вычитал, что пространство между ногами железной мадам — это полукруг радиусом около тридцати семи метров. Высота арочного свода — примерно тридцать шесть метров, не проблема; он уже как-то примеривался к центральному пролету Дворцового моста над Невой, тот значительно ниже. А верхний проем башни? Запас высоты почти такой же, но ширина его меньше раза в три. Размах крыла его «четверки» всего 10,2 метра. Вот только... Не сложно воткнуть нитку в игольное ушко, а если с замахом в аршин, попытка одна и за ошибку — смерть?

Они прибыли в Париж на волне ажиотажа по следам берлинских выступлений. Организаторы авиапредставления разве что не прыгали от восторга. Первое действо продюсеры предложили перенести на Елисейские поля, а вместо продажи билетов решили оклеить каждый дюйм рекламой спонсоров, к чему начали подталкивать и Самохвалова. Тот, упершись в ранее подписанный контракт, заявил, что установка рекламы на самолет возможна только за большие деньги. В результате торгов, споров и вынужденных компромиссов «четверка» превратилась в огородное пугало. На нижних и боковых поверхностях самолета незаклеенными и незакрашенными остались лишь трехцветные круги национальной принадлежности. Сохранив русскую символику, Петр недополучил несколько тысяч франков. Потом кому-то из рекламодателей пришла в голову счастливая мысль, что полет обязательно будут наблюдать с площадки Эйфелевой башни, посему и верхняя поверхность второго крыла тоже может продаваться. В итоге Самохвалов забрался в машину с некоторой опаской: как бы всевозможные наклейки не испортили аэродинамику. Лишние три-пять кило утяжеления за счет краски, бумаги и клея его не сильно волновали.