Аэропланы над Мукденом - [57]

Он сбросил высоту. Слева от реки мелькнул газон, повозка с канистрами и яростно размахивающий руками Янек. Качнув крылом, Самохвалов устремился к показавшемуся впереди куполу Рейхстага.

В семь утра германская столица только просыпалась. По улицам двигались дворники, полицейские, молочники, стучала колесами и копытами первая утренняя конка, уже вытеснявшаяся электротрамваями. Редкие прохожие недоуменно смотрели вверх и протирали глаза, не веря им.

Рейхстаг достраивался. Несмотря на раннее утро, на ударной стройке рабочие уже копошились, заканчивались внутренние работы. Внушительный контур здания, символ набирающего мощь имперского могущества, довлел над площадью, где наметилась зеленая зона и фонтан.

Накренив крыло и разглядев фигурки у будущего фонтана, одна из которых вроде как была вооружена треногой, Самохвалов выписал три виража вокруг здания, заметив панику на строительных лесах, и сбросил на репортера вымпел — эмблему «Садко» с красной, синей и белой ленточками. Прикинув, что нигде не плутал, не газовал и должен иметь резерв топлива не менее тридцати процентов, авантюрист не сделал посадку у Яна и взял курс к Карлсхорсту, в объятия зеленого от злости Оболенского.

— Вы — не мой начальник, поручик, и мне не указ. Я — цивильное лицо, на государевой статской службе не состоящее, а вояж по Европе, хоть и с высочайшего ведома, есть мое частное дело. Я оставлю без внимания ваше хамство, но впредь прошу не приближаться ко мне, не селиться со мной в гостинице, а охране ипподрома поручу гнать вас как лицо постороннее. Потрудитесь купить билет на полеты.

— Вы! Вы…

— Если скажете еще хоть слово, по возвращении в Питер вами займется мой друг Дорожинский. Я, к сожалению, не владею дуэльным оружием, чтобы просить у вас удовлетворения. Прощайте.

«Утренние берлинские новости» вышли вторым выпуском — специальным, в котором на всю первую полосу был запечатлен смазанный силуэт аэроплана на фоне купола и лесов Рейхстага.

К обеду Кшесинский, устав сдерживать толпу, вломился в номер Самохвалова и заявил:

— Панове вызвали полицию. Если не выйдете к ним, будет худо.

Поправив строгую пиджачную пару, авиатор выдвинулся наружу, сразу наткнувшись на мрачного полицейского в черном островерхом шлеме. Тот что-то недовольно пролаял по-немецки.

— Просит пана пройти к трибуне, там обычно общение жокеев с прессой.

Наездник самолета протиснулся к выходу, окруженный галдящей толпой. Пыхали магниевые вспышки, репортеры орали и размахивали блокнотами.

На трибуне удалось кое-как упорядочить газетное стадо. Самохвалов попросил задавать вопросы по-русски или по-французски, а по-немецки — через переводчика, потом стал по одному приглашать репортеров и пытаться ответить на их вопросы. Деловые реплики чередовались с совершенно безумными, что не удивительно — конец XIX века был эпохой сумасшедшего изобретательства, к чему привыкли и газетчики, и публика. Петр отвечал, что его аппарат не может поднять бомбу или слона, перелететь через Атлантику или достигнуть Луны. Что у него нет проверенной машины, способной к перевозке пассажиров, но в перспективе такая появится. Что продажи аппаратов в Европу начнутся, но он не может сказать когда — сначала насытит внутренний рынок России. Что обучиться пилотированию аэроплана можно будет со следующего года в его авиашколе в Гатчине. Что он разведен и не имеет фрау на примете для создания следующего брака.

Религиозные вопросы также не заставили себя ждать, но уж тут авиатор был начеку. Он сказал:

— Вы видите над Карлсхорстом Бога? Поверьте, если я поднимусь на полторы тысячи футов, также его не увижу. Разве это означает, что Бога нет или его нет на небесах? Если бы не Божья помощь, я не осилил бы столь дерзновенный проект, самолет — лучшее доказательство Божия бытия, — Петр перекрестился, и репортер клерикального издания отстал.

Пресс-конференция продлилась около часа, затем была прервана самым бесцеремонным образом. К Самохвалову приблизился гвардейский офицер и лающим тоном потребовал следовать за ним. Петр решил, что гавкающая манера общения — норма для германских служащих, пригласил газетчиков встретиться завтра на летном поле и отправился за кайзеровским гвардейцем. Увязался Оболенский, но авиатор заявил, что сей военный не с ним, и попросил с собой Яна в качестве переводчика.

Трехколесный самоходный экипаж завелся не с первой попытки. По характерному лопотанию Самохвалов и Кшесинский догадались, что позади кресла на задней оси примостился примитивный одноцилиндровый двигатель с циклом Отто, вроде того, что разбирали в Минске в ожидании суда.

Авиаторы сели в широкое пассажирское кресло, германец забрался в переднее седло, свесив сзади фалды форменного френча, явив пассажирам несгибаемо ровную спину, взялся за румпель управления передним колесом и покатил в сторону центра. Позади остались заинтересованные журналисты и взбешенный поручик, которому пора было что-то докладывать наверх.

— Это и есть сюрприз от моего российского кузена? — Кайзер рассматривал скукожившуюся парочку с интересом естествоиспытателя, увидевшего необычайно редкого навозного жука.