Аэций, последний римлянин - [27]

— А через две недели сторонники Иоанна в Риме провозгласят нового императора… а через три — вернется из изгнания Кастин… Вся Италия снова поднимет голову, как один человек… Смута, беспорядки, пожары… А великая Плацидия и все сиятельные мужи, точно в склепе, будут замкнуты в Аквилее…

— Твоя жена и ребенок погибнут…

— Не погибнут. Ты сама знаешь, что они в Риме… Прежде чем префект Фауст успеет послать гонца с приказанием казнить их, в городе будет новый префект…

Она подошла к нему так близко, что кончики их ступней очутились в одном светлом круге.

— Раз уж ты так силен, Аэций, а я так слаба, то почему же ты не прикажешь своим гуннам убить меня (меня… не нас!) и моего сына и не станешь сам императором, как Иоанн?..

Он взглянул ей в глаза откровенным, ясным взглядом.

— Почему? Ответить нетрудно… Я хочу служить тебе и твоему сыну, как мой отец служил твоему отцу…

— Но нам неугодна твоя служба.

— Но тебе неугодно и разрушение Аквилеи.

— Довольно. Есть ли в Аквилее кто-нибудь, кого бы слуга узурпатора мог назвать своим другом?

Он пожал плечами.

— Мне кажется, что сиятельный Геркулан Басс не имеет обыкновения менять друзей с переменой государя…

— Удивляемся мы сиятельному Бассу. Сейчас Аэций преклонит колено перед величеством, после чего отправится в комнаты Геркулана, откуда мы призовем его завтра в полдень…

Аэций усмехнулся.

— Масло выгорает в светильниках — близится полночь… А я сказал гуннским вождям, что вернусь в полночь или пришлю какое-нибудь известие… Если я стану ждать до утра, то боюсь, что язычники не пощадят святости духовного сана и в полночь Августин…

— Через час мы призовем тебя, Аэций, а теперь ступай… ступай отсюда поскорее…

Он низко поклонился, но, как и при встрече, вновь не преклонил колен. Пружинным шагом двинулся он к выходу. И вдруг на пороге разразился резким радостным смехом.

Этого смеха Галла Плацидия не простит ему никогда. Вообще-то она ничего ему не простит… ни единого взгляда, ни единого слова… Но этого смеха прежде всего…

Аэций же смеялся потому, что разрешил загадку странного светильника в руках одной из евангельских дев. Пригодилась наука старого грамматика: ведь эта мозаика раньше изображала девять муз с матерью их Мнемозиной. По требованию набожного епископа пол переделали: художник воспользовался числом фигур и преобразил их в десять мудрых дев. А странный светильник с отверстием — это же маска в руках Мельпомены! Аэций долго не переставал смеяться.

5

В атрии вновь долили масла в лампы. Благороднейший император Плацид Валентиниан, посаженный Спадузой на высокое кресло, раскинулся между поручнями в напряженной и торжественной позе, к которой его приучили уже на втором году жизни и за нарушение которой его величество не единожды получало хороший шлепок от старой Элпидии. Стоящая рядом с креслом Плацидия, казалось, уже совсем не стыдилась слез, которые обильно струились по увядшим щекам; как только Аэций покинул атрий, она разразилась долго не смолкающими рыданиями, которые вместо того, чтобы затихнуть, только усилились, когда в комнату вошли Феликс и Фауст; женщина взяла верх над императрицей… Не переставала она плакать и все время совещания с сановниками, которые не только признали необходимым согласиться на требование Аэция, но и были того мнения, что то, что тот говорил о разложении войска и о необходимости и средствах поправить положение, лучше всего свидетельствует о качествах нового начальника дворцовой гвардии, от которого Плацидия и империя могут действительно иметь большую пользу. А если она так его ненавидит, как говорит, то чего же легче — взять и послать его в Галлию против готов или франков?! Тогда он или проявит себя хорошим и полезным полководцем, чем совершенно загладит свои провинности по отношению к Феодосиеву роду, либо покроет себя позором, а тогда столь же легко будет лишить его командования, сместить, ослабить, уничтожить?!.

— Кроме того, — говорил префект Фауст, — он же солдат, будет сражаться… каждую минуту подвергать себя опасности, встречаться со смертью… может даже погибнуть в первой же битве…

— И не обязательно в битве, — прервал его патриций. — Можно погибнуть даже от руки собственного солдата…

Залитое слезами лицо Плацидии оживилось. Но префект Фауст строго наморщил высокий выпуклый лоб.

— Вероломное убийство? — спросил он с отвращением в голосе.

Феликс пренебрежительно пожал плечами.

— Никто не говорит о вероломном убийстве… но разве не случаются военные бунты? Ведь и отец Аэция погиб как раз от рук разбушевавшейся солдатской черни… Так что можно предположить, что буде сын его желает идти по стопам отца, то, будем надеяться, во всем…

— Хоть бы небо даровало это, — вздохнула Плацидия. — Вы сказали, сиятельные мужи, и нам кажется, будет на благо поступить по вашему совету… Но мы клянемся вам мукой Христовой и главой благороднейшего сына нашего, что хоть бы Аэцир стал вторым Констанцием, хоть бы он, яко бич господний, поразил всех врагов империи, мы никогда ему не забудем, никогда не простим слез, которые вы впервые и — клянусь вам величеством — в последний раз видели в наших глазах, о славные мужи… Так будет.