Аэций, последний римлянин - [107]
— Самому сильному из варваров, — воскликнул Аэций. — Что я говорю, друг мой?! Самому сильному из владык света!.. А впрочем, — добавил он тихо, — разве император Восточной империи вот уже два года не платит ему такую дань?..
— Это верно, платит, — ответил Басс, — но знаешь, Аэций, что бы я ответил, будь я на месте Валентиниана, на то, о чем ты сказал только что?
— Право не знаю, Геркулан.
Голос Аэция звучал сухо и почти неприязненно. Но Басс не смутился. Наоборот, еще большая горечь и даже легкая издевка послышались в его голосе, когда он произнес:
— На месте императора я бы так сказал: «Действительно, Восток платит гуннам, но ведь у Феодосия нет непобедимого Аэция…»
— И потому он платит семьсот фунтов золота в год! — воскликнул патриций, живо, но совершенно спокойно, почти дружески, сразу рассеяв тревогу, которая после слов Басса появилась на лицах Марцеллина и Кассиодора. — Запад же, у которого есть Аэций, будет платить только половину этой суммы… Так ведь, Кассиодор?.. Разве не сказал тебе король Аттила, что он не хочет с нас больше двадцати пяти тысяч двухсот солидов ежегодно?..
— Было так, как ты говоришь, славный муж, — подтвердил Кассиодор и тут же обратился к Бассу. — Скажи сам, Геркулан, разве это не настоящий триумф?.. За цену, в два раза меньшую, мы добиваемся мира, который нужен нам по крайней мере в два раза больше, чем Востоку…
— Поскольку у Востока, — подхватил Марцеллин, — кроме Аттилы, есть только один враг: персы… А у нас?.. Посчитай на пальцах, сиятельный… Гензерих, вестготы, Ругила со своими свевами, вечно беспокойные франки, беспрестанно бунтующие багауды в Испании… А бургунды, аланы, армориканы… Правда, сейчас они сидят тихо, но разве завтра можно будет полагаться на их верность?.. Право, сиятельный Басс, не в два и не в четыре, а во сто раз дешевле, чем Восточная империя, получили мы мир с Аттилой!..
Басс грустно покачал головой.
— Значит, отныне, — сказал он с горькой и страдальческой улыбкой, — великий и прекрасный римский мир будет миром лишь но милости гунна…
— Не только мир, — грубо возразил Аэций. — И император Западной империи будет владыкой лишь милостью гунна… Как приедешь в Равенну, Геркулан, спроси, прошу тебя, Плацида: не считает ли он, что за пурпур стоит дать триста пятьдесят фунтов ежегодно?!
— Сам посуди, Басс, — заговорил после краткого молчания Кассиодор, — сможем ли мы оказать сопротивление гунну, который втрое сильнее, чем объединенные силы вандалов и Теодориха, и именно тогда, когда мы накануне новой войны с этими объединенными силами арианских королей?! В любой месяц — да что в месяц! — в любую неделю они ударят на нас с двух сторон: один — на Италию, другой — на Арелат и Арверны… Неужели ты бы хотел, Басс, чтобы на нас ударили еще и из-за Рейна?!
Наступило угрюмое молчание. Все четверо перевели взгляд на простирающееся у их ног особенно прекрасное в этот предвечерний час море. Начинался прилив. В какой-то момент Аэций обратил внимание своих друзей на видневшийся в нескольких стадиях от берега маленький островок, на котором сидел, согнувшись, голый, темный, почти бронзовый подросток. Поднимающаяся вода медленно, но неумолимо с каждой минутой отнимала у него все новый и новый кусок земли вокруг ног. С берега плыл к островку небольшой челнок, в котором, быстро гребя, сидел какой-то бородач, вероятно, отец отрезанного приливом паренька. Успеет ли он вовремя?.. Спасет ли сына, который, вероятно, не умеет плавать?.. Не перевернет ли неосторожным движением челнок и не зачерпнет ли в него воды?.. Не сломается ли у него весло и не налетит ли неожиданно с востока вихрь, грозящий застопорить бег лодки?.. Вот что важнее всего было в эту минуту для патриция находящейся в смертельной опасности Римской империи и его ближайших соратников! Все сильнее бились у них сердца, а у Кассиодора выступили на лбу бисеринки холодного пота. Особенно тяжело было всем видеть, что мальчик не двигался, не размахивал руками, не кричал, не плакал, а неподвижно сидел, будто прикованный к своему месту, все в той же позе: скорчившись, поджав колени к самому подбородку, спрятав лицо в ладони…
— Я знаю, что он чувствует, — глухо произнес наконец Аэций. — Действительно, нет ничего страшнее, чем жестокая необходимость бездеятельно ждать спасения, которое должно прийти извне… Сколько раз вот так же… совсем так вот, как этот мальчик на островке, я сидел, уткнувшись лицом в ладони у гуннского костра, ожидая, когда вернется из мёзийского похода мой друг король Ругила. Я знал: пусть он только вернется — и триумфатором войдет в Италию находящийся вне закона, преследуемый и гонимый Плацидией изгнанник!.. Ждал… недели, месяцы, целый год, почти два года… Ничего не делал — как вот этот мальчик… Только думал… И он, наверное, думает… думает о том, что спасение может прийти слишком поздно… что он не дождется… Как же легко и быстро снует тогда мысль!.. И как страшно человек страдает… потому что знает, что ничто не поможет… что вот он сидит и ждет, а тем временем Ругила может вообще не вернуться… может пасть в битве, смертельно заболеть, попасть в плен либо броситься на собственный меч… Или вернется другим… Или вернется таким, как всегда, но уже поздно… Сколько же раз за эти долгие месяцы ожидания в меня могла ударить молния, или укусить змея, или отравить, а то и задушить во сне какая-нибудь мстительная, ревнивая или просто кем-то подосланная и делящая со мной ложе женщина… Такое ожидание — величайшая мука… Но ведь я дождался и добился того, чего хотел!..
Казалось бы, уже забытые, тысячелетней давности перипетии кровопролитной борьбы германских феодалов с прибалтийскими славянами получают новую жизнь на страницах самого известного произведения крупнейшего польского романиста середины XX века. Олицетворением этой борьбы в романе становится образ доблестного польского короля Болеслава I Храброго, остановившего в начале XI столетия наступление германских войск на восток. Традиции славянской вольности столкнулись тогда с идеей «Священной Римской империи германской нации»: ее выразителем в романе выступает император Оттон III, который стремился к созданию мировой монархии…
Книга «Детские годы в Тифлисе» принадлежит писателю Люси Аргутинской, дочери выдающегося общественного деятеля, князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого, народовольца и социолога. Его дочь княжна Елизавета Александровна Аргутинская-Долгорукая (литературное имя Люся Аргутинская) родилась в Тифлисе в 1898 году. Красавица-княжна Елизавета (Люся Аргутинская) наследовала героику надличного военного долга. Наследуя семейные идеалы, она в 17-летнем возрасте уходит добровольно сестрой милосердия на русско-турецкий фронт.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».