Адское пламя - [26]

Г.И. Гуревич (30.VIII.88): «…Валентин Иванов был из старой русской интеллигенции. Мать его преподавала французский. Сам он был инженером-строителем и пришел в журнал «Знание – сила» со статьями о строительстве. Был он рассудительно разговорчивый, сдружился с Жигаревым, выдал повесть «По следу». Потом была «Энергия подвластна нам», проходила книга жутко трудно, нельзя было и полслова сказать об атомной энергии. Затем последовал «Желтый металл». Эта книга нынче изъята из библиотек. Вот тут впервые проявился, грубо говоря, шовинизм, мягче – национальный патриотизм Валентина Иванова. Идея была: показать, что жадность заглушает всякое родство, во имя золота всякие негодяи готовы предать и родину и свой народ. Но получилось у него, что в компании валютчиков, описанных Ивановым, татары – жадюги, грузины – развратники и фанфароны, русские – просто обманутые дураки, а хуже всех жиды, эти и на сговор с фашистами пойдут. Шум подняли грузины, и книгу изъяли…»

Между прочим, в романе «Энергия подвластна нам» Валентин Иванов замечал как бы между делом: «Исходное действующее вещество, включаясь в ничтожных, по отношению к отрезкам времени, количествах, устремлялось с такой скоростью, что опасный момент образования энергии происходил в значительном удалении от источника…»

Нечто подобное гораздо позже развил Станислав Лем в повести «Голос Неба».

Зато у Валентина Иванова враги пытались ударить по СССР не чем-нибудь, а отраженным от Луны пучком радиоактивных излучений!

А.Р. Палей (10.VIII.88): «…За антилысенковский роман «Остров Таусена» меня лаяли во всех органах прессы, включая «Литературу в школе» и «Естествознание в школе». Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнил обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года…

Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как-нибудь доказать. Потом – в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде… Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина, – Г.П.), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году».

14 февраля 1993 года, за несколько дней до столетия Абрама Рувимовича Палея, я посетил его на Полтавской улице (недалеко от столичного стадиона «Динамо»). Слышал он плоховато и напомнил мне Циолковского – чудесный маленький костяной старичок в большом кресле.

Он здорово старался все услышать.

Он был весь полон неистребимого любопытства.

Например, он (написавший «В простор планетный», и «Гольфштрем», и «Остров Таусена») вдруг заинтересовался, а все же каким образом радиоволны проходят сквозь стены?

Время переполняло его.

Он с некоторой обидой вспомнил некую сотрудницу журнала «Революция и культура». Эта милая женщина еще в двадцатые годы принимала у него стихи, правда, никогда их не печатала и чертовски при этом любила жаловаться на жизнь. Будучи человеком добрым, Абрам Рувимович всячески ей сочувствовал: сырая комнатенка… одиночество… безденежье… а профсоюз не позволяет продать пишущую машинку – орудие производства… Когда однажды знакомое лицо в траурной рамке появилось во всех газетах, Палей ахнул – Надежда Аллилуева…

Потом он показал книжку стихов «Бубен дня», изданную в Екатеринославе в 1922 году, и корректуру книги стихов, выходящей в Хабаровске. «Первое стихотворение я написал в семь лет, последнее буквально на днях».

Единственный, быть может, русский фантаст, переживший крушение двух империй.

Все же важнейшее событие случилось – Сталин умер.

Говорят, он не любил фантастику. Коньком его была география, история.

В этом он разбирался. Как разбирался и в литературе. Выборочно. Напрасно Ян Лари попытался направить его на путь истинный.

«Дорогой Иосиф Виссарионович, – написал Ян Лари Сталину в 1940 году. – Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого – веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, а другой – необыкновенного Буцефала, третий – замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.

Но ни у одной исторической личности не было еще своего писателя.

Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека.

Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель.

Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.

Дабы не утомить Вас и не нанести Вам травматического повреждения обилием скучных страниц, я решил посылать свою первую повесть коротенькими главами, твердо памятуя, что скука, как и яд, в небольших дозах не только не угрожает здоровью, но, как правило, даже закаляет людей… Вы никогда не узнаете моего настоящего имени. Но я хотел бы, чтобы Вы знали, что есть в Ленинграде один чудак, который своеобразно проводит часы своего досуга – создает литературное произведение для единственного человека, и этот чудак, не придумав ни одного путного псевдонима, решил подписываться Кулиджары…