Адское пламя - [16]

– Минут через десять, – кивнул генсек. Он еще не закончил захватывающую серию анекдотов.

Но анекдоты были рассказаны.

Генсек и Саша посмеялись. Потом генсек пожаловался.

Эти придурки, добродушно пожаловался генсек, едут к нам один за другим. Всех тянет в Москву. Вот придется и некоего Хакима определять.

Когда Хаким, наконец, вошел в кабинет и подобострастно, как и подобает скромному узбекскому комсомольцу-ударнику, скинул бухарскую тюбетейку, генсек работал. Перед ним на большом столе лежали бумаги, в пепельнице дымила отложенная сигарета. Хаким сразу пал духом: вот он у генсека, а генсек занят, он думает о судьбах демократической молодежи, а Хаким только отнимает у товарища генсека быстротекущее время! Как найти правильный подход? Как правильно повести беседу так, чтобы Москва не оказалась городом всего на две недели?

Наконец, генсек поднял добрые усталые глаза.

Саша видел, что генсеку нечего сказать, что вся эта встреча всего лишь пустая формальность, Хакима определил бы в Москве любой второстепенный секретарь. Но кем-то сверху было дано указание – комсомольцев из союзных республик пропускать только через генсека, и это указание тщательно выполнялось. В усталых добрых глазах генсека роилось откровенное безмыслие. Сдержиая зевоту, он сказал: в Москве надо много работать, Хаким, у нас, в Москве, все много работают. А мы, комсомольцы, должны служить примером в труде и в быту. Вот ты, Хаким, сказал генсек, будешь некоторое время работать в Москве. А ты отдаешь себе отчет, как много и плодотворно придется тебе работать?

Словосочетание некоторое время, неопределенное, а потому опасное, страшно не понравилось Хакиму. К тому же, по восточному своему мышлению он воспринял не прямой смысл произнесенных вслух слов, а сразу стал искать некий внутренний, затаенный, скрытый, он ведь понимал, что имеет дело с некоей великой партийной эзотерией. Он с ума сходил от желания угодить генсеку, гармонично вписаться в строй его мудрых мыслей. Он судорожно искал выигрышный ход. Мы в солнечном Узбекистане много работаем, ответил он как можно более скромно. У нас очень славный солнечный комсомол, нам нужен опыт. Я хочу много и плодотворно работать, много я готов работать тут!

Некоторое время генсек с сомнением рассматривал Хакима – его круглое доверчивое лицо, его черные, широко открытые глаза, по самый верх полные веры в великолепные коммунистические идеалы. Сам дьявол столкнул генсека в тот день с тысячу раз пройденного, тысячу раз опробованного пути. Ни с того, ни с сего, сам себе дивясь, видимо, день выдался такой, он вдруг спросил, с трудом подавляя зевоту: «Это хорошо, Хаким. Это просто отлично, что ты будешь много работать тут». Обычно после таких слов генсек отдавал надоедавших ему хакимов в руки опытной секретарши, но в этот день сам дьявол дернул его за язык: «А над чем, Хаким, ты сейчас работаешь?»

Хаким ждал, чего угодно, только не такого подлого вопроса в лоб.

Он держал в голове всю фальшивую статистику солнечного комсомола, какие-то цитаты классиков, интересные яркие факты из богатой и содержательной жизни узбекского солнечного комсомола, но – работаешь… сейчас… Какая работа? О чем речь? Он в Москве даже выпить не успел! Всем своим широким комсомольским сердцем Хаким чувствовал, что ответить необходимо. И прямо сейчас. От правильного ответа зависела его судьба. Ведь если он сейчас неправильно ответит, его могут запросто вернуть обратно в солнечный Узбекистан, а там его отправят в пустыню убирать хлопок, и все такое прочее.

Работа!

Какое ужасное слово!

Терзаясь, Хаким припомнил, что в гостиничном номере на его столе валяется забытая кем-то книга Пришвина – собрание сочинений, том второй, что-то такое про зайчиков, волков, про солнечные блики, про капель, ничего антисоветского, запрещенного, легкое все такое. Хаким видел: брови генсека удивленно сдвигаются, взгляд темнеет, молчать было нельзя. Жизнь дается человеку только один раз. Вот Хаким и выпалил: «А сейчас я работаю над вторым томом сочинений товарища Пришвина!»

Я же говорю, сам дьявол сдавал в тот день карты.

Теперь сломался генсек.

Он ожидал от Хакима чего угодно.

Фальшивой статистики, вранья, жалоб, просьб, ссылок на партийную классику.

Но – Пришвин! У генсека заледенела спина. Полгода назад завом отдела в его большом комсомольском хозяйстве работал некто Пришвин. Генсек сам изгнал этого Пришвина из хозяйства – за плохие организационные способности. А теперь что же такое получается? Всего за каких-то полгода изгнанный Пришвин сделал карьеру, издал второй том сочинений, а ребята генсека проморгали? Что же вошло во второй том товарища Пришвина? – не без ревности подумал генсек. Скорее всего, торжественные речи, выступления на активах…

Но в панику генсек не впал.

Нет крепостей, которых бы не взяли большевики.

Он поднял на Хакима еще более добрый, еще более усталый взгляд, дохнул ароматом хорошей американской сигареты и, как бы не заинтересованно, как бы находясь в курсе дела, понимающе заметил: «Ну да, второй том. Это хорошо, что ты так много работаешь, Хаким. Это хорошо, что ты работаешь уже над вторым томом… – Генсек шел вброд, на ощупь, он пытаясь проникнуть в очередную темную партийную тайну. – У тебя верный взгляд на вещи, Хаким… Это так… Но ведь у товарища Пришвина… У нашего товарища Пришвина… У него плохие организационные способности…