Адский остров. Советская тюрьма на далеком севере - [13]
Низшие круги администрации Соловков включают в себя старост, командиров трудовых полков и командиров трудовых рот.
До недавнего времени старостой Соловецкого лагеря (он же и командир трудового полка) был чекист по имени Михельсон увечное, уродливое создание, отличавшееся дикой свирепостью. Когда в конце 20-х годов Советская власть осуществляла репрессии в побежденном Крыму, Михельсон являлся правой рукой другого изверга — Белы Куна, бывшего диктатора Венгерской Советской республики, которому помогал в деятельности «председателя Триумвирата по руководству красным террором в Крыму». Михельсон, как и Бела Кун, прославился далеко за пределами Крыма казнями десятков тысяч врангелевских офицеров и солдат, а также гражданского населения. В итоге даже сам Дзержинский, которого никак нельзя заподозрить в человеколюбии, вынужден был положить конец крымским Варфоломеевским ночам. Белу Куна объявили психически неполноценным (это проскользнуло в советских газетах), а Михельсона сослали на Соловки. В настоящее время он руководит действиями ГПУ в одной из автономных республик.
Другая, достойная внимания личность — Мариан Смоленский, член польской компартии, который ко времени моего прибытия на Соловки уже числился командиром трудовой роты. В середине 1924 года его освободили, и он получил прибыльную должность в ГПУ. Смоленский не стал сдаваться в плен в период советско-польской войны 1920 года, он перешел на сторону красных по собственному желанию. «Пролетарская солидарность» сочеталась в нем с ненавистью к своим собратьям по классу. Он был неистовым польским шовинистом и к русским относился с такой жгучей ненавистью, что багровел от злости при одном только слове «Россия». Он безнаказанно предавался своей ненависти по отношению к заключенным, которых безжалостно избивал. Имя Смоленского увековечено в анналах Соловков «смоленскими палками», им изобретенными. Это толстые изогнутые дубины, по сей день используемые для избиения арестантов.
Нельзя обойти стороной и другого командира трудовой роты Грохальского. Его расстреляли на Соловках осенью 1924 года. Грохальский заявлял, что при царе был офицером интендантской службы. Он производил впечатление человека интеллигентного. У него был лишь один глаз. В конце 1917 года, когда большевики захватили власть, его назначили комендантом города Ораниенбаум на Финском заливе. Там ему и выбили правый глаз, то ли пулей, то ли ружейным прикладом.
Главная претензия Грохальского на популярность основывалась на том, что он принимал участие в знаменитом московском восстании в Бутырской тюрьме зимой 1923 года. Заключенные, которых годами держали под стражей без предъявления им какого-либо обвинения, пришли в полное отчаяние и подняли восстание под руководством политических (социал-революционеров). В одно прекрасное утро Москва была разбужена дикими воплями. Арестанты, в количестве трех тысяч, разоружили внутреннюю охрану тюрьмы и потребовали, чтобы их дела были незамедлительно рассмотрены самим Калининым, председателем ВЦИК, а также настаивали на отставке прокурора республики, небезызвестного Катаняна. Высунувшись из окон, они скандировали на всю Москву: «Мы требуем Калинина, нам не нужен Катанян!»
Весь город устремился к тюрьме. Ведущие к ней улицы были заполнены народом, многие аплодировали. Демонстрацию не удалось остановить ни уговорами, ни угрозами. В течение двух часов раздавались истошные вопли. В конце концов ГПУ применило силу. Два полка специальных войск ГПУ — ЧОН[20] сломили сопротивление толпы и ринулись к тюрьме. ГПУ настоятельно потребовало самого жестокого наказания для восставших. Организаторов в тот же день расстреляли на тюремном дворе, остальных заключенных избили шомполами. Две недели тюрьма совершенно не отапливалась, хотя стояли сильные морозы. Все окна были разбиты. Узники посадили на голодный паек и отобрали у них шерстяные одеяла. Те из заключенных, которые стонали от холода громче остальных, были сосланы на Соловки на пять лет. Грохальский относился к их числу.
Через шесть месяцев Васько заявил, что Грохальский не только громко стонал, но и был также одним из подстрекавших демонстрации, в связи с чем последний и был расстрелян.
Квициньский, которого Фельдман отправил в Москву для разбирательства после расследования в Холмогорах, уже известен читателю. За свои страшные преступления он не понес никакого наказания и до сих пор продолжает на Соловках «славные» традиции «Белого дома», постоянно прибегая к помощи «смоленских палок».
До смены кабинета весной 1924 года комендантом Кемского лагеря, как я уже упоминал, был Гладков — покровитель всех уголовников. Но более могущественного защитника своих интересов уголовники обрели в лице жены Гладкова, простой калужской крестьянки, которая полностью держала в кулаке своего мужа. Официальное ее звание — администратор. Но весь лагерь обращался к ней почтительно, называя «Мать». Этим именем нарекла ее благодарная шпана. И действительно, она была матерью для уголовников. Эта женщина позволяла им не работать, освобождая при этом от наказаний, вступалась, когда они занимались грабежами других заключенных, прочими бесчинствами. Было совершенно бессмысленно подавать жалобу Гладкову о том, что уголовники украли у вас последнюю пару брюк. Комендант Кемского распределительного центра неизменно давал один и тот же ответ, прибавляя к нему несколько непечатных выражений: «Меня не интересует, ограбили они тебя или нет, раньше у моей шпаны ничего не было, а ты — буржуй».
