Адские машины желания доктора Хоффмана - [73]

— Течения в этих краях обманчивы, а предательские шквалы налетают на редкость стремительно и безо всякого предупреждения, — сказал Ляфлер. — Они выбрали для запоя самое что ни на есть дурацкое время.

— Требования ритуала всегда сильнее доводов рассудка, — ответил я. — Когда наступает полнолуние, они обязаны напиться хоть у самого урагана в пасти.

— Лучше бы они не поклонялись стали, — сказал он. — Она совсем не гибкая.

Вновь разговаривать с кем-то, да еще чувствовать его доброжелательность — для меня это было сплошное наслаждение, хотя снова его личина являла себя настолько законченной и ловко преподнесенной, что у меня не было никаких шансов проникнуть под нее.

— Ну да, мы лее ведь не можем убедить ураган разнести корабль и оставить при этом нас в живых, — сказал я.

— Конечно, нет, — сказал Ляфлер. — Но ураганом правит чистая случайность, а случайность по крайней мере нейтральна. Можно положиться на нейтральность случая. А когда я смотрю на небо, мне чудится буря.

Я тоже посмотрел на небо, но увидел лишь лунный свет да плывущие валы облаков. Когда пираты выстроились для второго захода, они уже хрюкали в диком и буйном веселье и пихали друг друга, поскольку о забавах у них были самые примитивные представления. Их поведение колебалось между всего двумя полюсами — мелодрамой и фарсом. Как только они скинули с себя свои фривольные доспехи, отложили в сторону мечи и приняли внутрь каплю-другую рому, они тут же расшалились с бездумностью, но отнюдь не невинностью малых детей. Даже из своей каюты мне было видно, что граф все более и более разочаровывается в них. Прежде он восхищался объявшей их темным крылом опекой смерти, но тут, после третьего раунда, они сбросили набедренные повязки и все как один пустились во все тяжкие соперничать друг с другом. Сам небосвод содрогнулся от нестройных раскатов батареи их газовых пистолетов. Подставив луне полумесяцы-двойняшки своих лимонно-желтых мадам сижу, каждый старался грохнуть как можно громче посреди настырного, но нестройного хора смешков, а вскоре они начали уже и поджигать спичками испускаемые газы, так что время от времени каждую из выставленных задниц вдруг покрывало голубое пламя.

— Тучи сгущаются, — едва слышно прошептал Ляфлер, и действительно, небо все мрачнело и мрачнело, лунный свет падал теперь, злобно ослепляя, — но не собутыльников, слишком пьяных, чтобы заметить хоть что-нибудь.

Они затеяли борьбу и возню, ставя друг другу подножки, пока их бесконечная цепочка вращалась, чтобы получить очередную порцию из, казалось, неисчерпаемых запасов рома, и вожак, который выпивал в два-три раза больше, чем его люди, часто промахивался мимо стопок и опорожнял черпак на голову очередного сотрапезника. Они покатывались от этого со смеху. Кто-то отвязал от святилища трофейные головы, и пираты, спотыкаясь, затеяли игру в футбол. Застыв в неподвижности, сидящий граф нависал над этим брейгелевским кривлянием, его лицо выказывало явственные черты аристократического отвращения.

— Вокруг луны ореол, — возбужденно пробормотал Ляфлер.

Посмотрев вверх, я увидел, что луну окружает сатанинская аура, а ее бледный рот выблевывает из себя омерзительные горячечные всплески. Пираты, однако, знать ничего не знали и ведать не ведали. Одни как подрубленные валились вдруг с ног и тут же начинали храпеть. Другие поначалу, нерешительно покачиваясь, блевали, прежде чем тяжело осесть на палубу. Большинство же просто опускалось на ее доски и погружалось в глубокий сон только что прошедшего через очищение. Постепенно замирали крики, смех, обрывки пьяных песен. Хотя он выпил больше всех, последним отключился вожак. Он медленно соскользнул из вертикального положения, схватился, чтобы приостановить свое падение, за бочонок с ромом и в обнимку с ним покатился по полуюту, чтобы наконец застыть посреди лужи пролитой жидкости. Граф вскочил на ноги и схватил с алтаря святой меч, всем своим видом и жестом говоря, что их бог был к ним слишком добр. Долговязый, как аист, он был столь же необуздан, как сам дух бури, которая вдруг обрушилась на нас внезапным шквалом. Молнии плясали вдоль клинка, дождь обрушился на погруженных в забытье бражников с тропической яростью, когда граф прошипел: «Подонок!» — и плюнул на вожака пиратов. С брезгливым отвращением перешагивая через тела и лужи блевотины и экскрементов, он направился на корму и безжалостно и непреклонно направил корабль прямо в око смерча.

Мы выскочили из каюты, чтобы подобострастно, как псы, припасть к нему в надежде на покровительство, поскольку он вновь предстал перед нами в своей бушующей стихии, буря казалась его оружием, которым он воспользовался, чтобы уничтожить черный корабль и всех его матросов.

Сам воздух обратился в пламя. Стеньга, раскаленная добела спица, с треском обломилась и обрушилась вниз; на всех поверхностях плясало порожденное бурей свечение, а дождь и неистовые волны исхлестали и промочили нас насквозь, так что мы едва не захлебнулись, еще не утонув. Мы с Ляфлером судорожно цеплялись друг за друга, пока корабль раскачивался из стороны в сторону, перебрасывая взад и вперед свой груз дрыхнувших свиней, ссыпая их, так и не пришедших в сознание, в кипящее море или же давя их тела своими свежеизготовленными деревянными обломками. Развернулись и умчались на крыльях грозы прочь черные паруса, граф размахивал мечом, как не то волшебной, не то дирижерской палочкой, управляя бурей, будто симфоническим оркестром, и мы вновь услышали его расхристанный хохот, покрывавший собою совокупный рев вод и ветров.