Адская игра - [43]

Уильям Дуглас, помощник Председателя Верховного суда, пригласил молодого Роберта сопровождать его в СССР в знак уважения к своему старому другу Джозефу Кеннеди. Когда-то и Дуглас и Кеннеди были председателями Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям. Одно время Роберт Кеннеди работал в штате сенатора Джозефа Маккарти и подобно своему шефу неприязненно относился к советской системе. «Он приехал в Советский Союз с предубеждением: коммунизм — это плохо, все плохо», — вспоминала Мерседес, жена Дугласа^{33}.

У Джозефа Маккарти были свои доводы против поездки Роберта в Москву, но Кеннеди-отец очень хотел, чтобы сын поехал в СССР с Дугласом. Мерседес, которая считала всех, кто работал с Маккарти, «ужасными людьми», тоже была против поездки Роберта. Но муж был непреклонен: «Я должен сделать то, о чем просит Джо (Джозеф Кеннеди)».

КГБ разделял мнение Мерседес о Роберте Кеннеди, который посетил Советский Союз в 1955 году. Через шесть лет, когда к власти в Вашингтоне пришел новый президент, советское руководство оценивало младшего брата президента как смутьяна. КГБ утверждал, что «Кеннеди весьма отрицательно относится к Советскому Союзу»^{34}.

«Кеннеди вел себя с советскими людьми грубо и развязно», — сообщал КГБ в Кремль. Он «издевательски относился ко всему советскому», «делал антисоветские выпады» и, как особо отмечалось, говорил советскому переводчику, что в СССР «нет свободы слова и не допускается критика в адрес советского правительства», «осуществляется гонение на советских евреев». КГБ отмечал, что Роберт Кеннеди «старался выявить в СССР только отрицательные факты»^{35}. Например, в ходе поездки он фотографировал только плохое (развалины, глиняный забор, плохо одетых детей, пьяных советских офицеров, старые дома, очереди на базаре, драку и т. п.)^{36}. КГБ считал Роберта Кеннеди провокатором. Он сообщал: «В беседе с советскими представителями на приемах Кеннеди ставил тенденциозные вопросы и пытался выяснить данные секретного характера». В Средней Азии Кеннеди привел в замешательство главу казахской милиции. «Он интересовался техникой подслушивания телефонных разговоров, просмотром почтовой корреспонденции, деятельностью советской разведки за границей, охраной границ СССР, мерами наказания пойманных иностранных шпионов». Но это было еще не все: «Роберт спросил, сколько заключенных в советских тюрьмах и лагерях и сколько из них используются на тяжелых работах»^{37}.

Теодор Соренсен познакомился с братьями Кеннеди в 1953 году и позже говорил, что «в то время Роберт был воинственным, агрессивным, нетерпимым, упрямым и несколько поверхностным в своих убеждениях… более похож на отца, чем на брата»^{38}. Перечень эпитетов, используемых КГБ в описании Кеннеди, был примерно таким же. Более того, советская разведка отмечала еще один недостаток Кеннеди. «Он питает слабость к женщинам», — сообщала Служба Кремлю. В 1955 году молодой женатый человек попросил гида Интуриста прислать ему в номер «женщину легкого поведения»^{39}. Спустя несколько лет Роберт Кеннеди признал, что был не в лучшей форме во время пребывания в СССР. Ознакомившись с «каталогом ужасов», составленном его другом Теодором Соренсеном в начале 50-х годов, Роберт писал: «Тедди, дружище! Может быть, в 1967 году мы сократим список эпитетов для описания моей персоны в 1955 году. О.К. Боб»^{40}.

Ответ Москвы

Большаков доложил суть разговора своему шефу в посольстве, который передал его в Москву. Доклад Большакова спутал карты советского руководства, которое полагало, что подготовкой саммита будут заниматься Томпсон и Громыко. Кеннеди дал понять, что он заинтересован в саммите, но хотел бы убедиться, возможен ли возврат к первоначальной повестке дня. Его постановка вопроса мотивировалась тем, что события в Лаосе или обстановка за столом переговоров в Женеве могли сделать встречу с Хрущевым невозможной. Донесение ГРУ, хотя и составленное на основании беседы с презираемым Робертом Кеннеди, по крайней мере подтверждало серьезность намерений Джона Кеннеди по возобновлению подготовки к встрече.

Хрущев воспользовался сигналами из Вашингтона. 12 мая в письме Кеннеди он писал: «В последнее время международная обстановка стала более напряженной в связи с известными событиями вокруг Кубы. Поэтому может быть сейчас как раз подходящее время для обмена мнениями»^{41}.

Письмо Хрущева с согласием на встречу в Вене было доставлено в Вашингтон 16 мая через посла Меньшикова. Новость была хорошая, но Кеннеди рассчитывал на большее. Ни Большаков, на что надеялись Хоулмен и Генеральный прокурор, ни Хрущев не сочли подход американского президента настолько интересным, чтобы заниматься его рассмотрением до саммита. В любом случае президент чувствовал необходимость настаивать на возобновлении предварительного диалога, чтобы получить шанс на прорыв на главном направлении. С плохо скрытым разочарованием, вызванным письмом Хрущева, Кеннеди сказал Меньшикову: «Если мы не сможем достичь ничего конкретного по вопросу запрещения ядерных испытаний, сомнителен и успех по разоружению»^{42}. Кеннеди не напомнил ему об уступке по количеству инспекций на местах. Он оставил этот вопрос Роберту. Несмотря на разочарование письмом Хрущева и отсутствие сведения от Большакова, Белый дом решил подтвердить через средства массовой информации США, что саммит готовится и ведется работа через МИД для отработки деталей