Адрес личного счастья - [66]

Иногда становилось так противно, что Сергей Павлович садился в кресло и кого-нибудь там вызывал:

— Доложите, как у нас… вообще?

Докладывали. Было нормально. Или что-то не ладилось. Чаще не ладилось. Тогда он хмуро и требовательно спрашивал:

— Так что вы предлагаете?

Предлагали что-то. Сергей Павлович недовольно соглашался. Или же не соглашался. Не всегда зная, угадает или не угадает. Бывало, угадывал. Тогда говорил!

— Вот видите?!

Отделение крутилось.

Сергей Павлович ходил по кабинету.

…А Мазура назначили начальником технической школы при Узловском отделении дороги. Другой должности не нашлось. Сергей Павлович смотрел на Мазура печальными глазами и говорил:

— Ну ты войди в мое положение, Анатолий! Для тебя я на все готов, ты же знаешь. Нет вакансий других! Нет! Что я их, рожу?..

Техническая школа размещалась в помещении бывшей бани и являла собой зрелище весьма неприглядное. Мазур решил немедленно заняться переоборудованием и ремонтом классных комнат, используя летний период. Хорошо зная финансовые возможности отделения, он тут же поставил в упрек себе как бывшему НОДу этот серьезный недосмотр.

Мазур принялся звонить Ныркову, но тот ответил, что Узловское отделение в настоящее время решает вопросы более насущные и актуальные. Кроме того, финансовые возможности не позволят выделить средства на приобретение учебно-методического оборудования в ближайшее время. Стало быть, начальнику технической школы следует изыскивать внутренние резервы. Далее Сергей Павлович сообщил Мазуру, что он располагает неприятными данными о его, Мазура, всяких «частных консультациях» сотрудникам отделения. Народ ходит к нему как к бывшему НОДу, и Мазур своими разговорами подрывает авторитет нынешнего руководства отделения и мешает работе. Если эти действия со стороны Мазура не прекратятся, он, Нырков, вынужден будет привлечь его к ответственности через партийные органы.

Таким образом, Анатолию Егоровичу пришлось отремонтировать помещения школы на общественных началах, нелегально обратившись к начальнику жилищной дистанции…

А учебно-методическое оборудование ему представили почти все хозединицы Узловского отделения в порядке шефской помощи.

…Когда вскоре по местному телевидению была организована вечерняя передача, в которой Мазур рассказал телезрителям о важности и значении подготовки кадров для транспорта на живых и убедительных примерах, Сергей Павлович решил, что от Мазура надо избавляться любой ценой. Пока Мазур в Узловой, ему, Ныркову, покоя не будет.

35

В ту ночь дед Егор совсем не сомкнул глаз. Бессонница давно выматывала, привык даже, но здесь вдруг, ни с того ни с сего, примешалось что-то иное. Спать Егор Матвеевич не спал по-прежнему, но стал вдруг видеть воспоминания свои так ясно, что даже жутко становилось временами. И цвета стояли перед глазами густые, сочные, и запахи слышались удивительно, вкус, даже тот, прежний, во рту ощущался. Раньше у него так никогда не было.

…Глаза у деда Егора открыты, слышит он, как редко и глубоко дышит Михаил. И тело свое слабое чувствует дед. А луна в окне громадная, словно капля ртути дрожит. И слышно, как машины едут и тормозят перед перекрестком у светофора. А сквозь все это вспоминается Егору Матвеевичу во всех подробностях гравюра из старого журнала «Нива». Со штришками особенными — теперь так не рисуют. Отец деда Егора, Матвей Власович, грамотный был, ему ссыльные давали журнал читать. На той запомнившейся гравюре была изображена помещица в чепчике и в длинной кофте. Запомнилось даже, как кофту называли — матинэ. Французское слово. На коленях у помещицы расстелено полотенце. Ниже, у ее ног, сидит няня. В большом медном тазу варится варенье. Няня берет ложкой пробу в блюдечко. Помещица грустно смотрит вдаль. Гравюра называлась «Все в прошлом». Пахла эта страница лампадным маслом. Запах шел от пятна в левом верхнем углу. И вот сейчас у деда Егора до боли стискивается сердце, и ядовитую эту боль особенно остро точат слова «все в прошлом».

Не хочется деду умирать. Пожил бы еще. А то, что смерть близко, дед знает. Всем телом чувствует. Не болит нигде, не ноет, а он ее ощущает. И хотя не отличался дед Егор особой чувствительностью никогда, скорее даже грубоватым его можно было б назвать, а вот тут эта гравюра какую-то злую, мутную слезу из него выдавила. Хорошо, хоть не видит никто… Одному-то — оно и лучше, и хуже… Вот сейчас бы чаю с медом попить. Сам-то уж не доползет до кухни, а будить никого неохота. Намаялись все. Работают с утра до вечера.

Дед Егор залежался на спине, но перевернуться — целое дело. Кровать скрипит как оглашенная, и сердце сразу колоть начинает часто-часто; перевернешься, а потом вот так вот — стоп, и все. Крышка. Лучше потерпеть, перележать как есть, само и забудется… Вспомнить бы что-нибудь радостное, тогда сразу легче будет. Но специально ведь не вспомнишь. Мелькнет в тебе что-то — знай, мол, что помнится такое, — и все. А вот чтобы с подробностями, со всякими детальками трогательными — это всплывает в памяти реже…

Вздохнул дед Егор: прошла жизнь. Была такая же вот блестящая луна. Мороз по тайге стоял стоном…