Адольф - [13]

Горе тому, кто, въ первыя минуты любовной связи, не вѣритъ, что эта связь должна быть безконечною. Горе тому, кто въ объятіяхъ любовницы, которую онъ только что покорилъ, хранитъ роковое предвѣдѣніе, и предвидитъ, что ему нѣкогда можно будетъ оставить ее. Женщина, увлеченная сердцемъ своимъ, имѣетъ въ эту минуту что-то трогательное и священное. Не наслажденія, не природа, не чувства развратители наши, нѣтъ, а расчеты, въ которымъ мы привыкаемъ въ обществѣ, и размышленія, рождающіяся отъ опытности. Я любилъ, уважалъ Элеонору въ тысячу разъ болѣе прежняго, въ то время, когда она отдалась мнѣ. Я гордо представалъ людямъ и обращалъ на нихъ владычественные взоры. Воздухъ, которымъ я дышалъ., былъ уже наслажденіемъ; я стремился къ природѣ, чтобы благодарить ее за благодѣяніе нечаянное, за благодѣяніе безмѣрное, которымъ она меня наградила.

Глава четвертая

Прелесть любви, кто могъ бы тебя описать! Увѣреніе, что мы встрѣтили существо, предопредѣленное намъ природою; сіяніе внезапное, разлитое на жизнь и какъ будто изъясняющее намъ загадку ея; цѣна неизвѣстная, придаваемая маловажнѣйшимъ обстоятельствамъ; быстрые часы, коихъ всѣ подробности самою сладостью своею теряются для воспоминанія и оставляютъ въ душѣ нашей одинъ продолжительный слѣдъ блаженства; веселость ребяческая, сливающаяся иногда безъ причины съ обычайнымъ умиленіемъ; столько радости въ присутствіи и столько надежды въ разлукѣ; отчужденіе отъ всѣхъ заботъ обыкновенныхъ; превосходство надъ всѣмъ, что насъ окружаетъ, убѣжденіе, что отнынѣ свѣтъ не можетъ достигнуть насъ тамъ, гдѣ мы живемъ; взаимное сочувствіе, угадывающее каждую мысль и отвѣчающее каждому сотрясенію; прелесть любви — кто испыталъ тебя, тотъ не будетъ умѣть тебя описывать!

По необходимымъ дѣламъ графъ П. принужденъ былъ отлучиться на шесть недѣль. Я почти все это время провелъ у Элеоноры безпрерывно. Отъ принесенной мнѣ жертвы привязанность ея, казалось, возросла. Она никогда не отпускала меня, не старавшись удержать. Когда я уходилъ, она спрашивала у меня, скоро ли возвращусь. Два часа разлуки были ей несносны. Она съ точностью боязливою опредѣляла срокъ моего возвращенія. Я всегда соглашался радостно. Я былъ благодаренъ за чувство, былъ счастливъ чувствомъ, которое она мнѣ оказывала. Однако же обязательства жизни ежедневной не поддаются произвольно всѣмъ желаніямъ нашимъ. Мнѣ было иногда тяжело видѣть всѣ шаги мои, означенные заранѣе, и всѣ минуты такимъ образомъ изсчитанныя. Я былъ принужденъ торопить всѣ мои поступки и разорвать почти всѣ мои свѣтскія сношенія. Я не зналъ, что сказать знакомымъ, когда мнѣ предлагали поѣздку, отъ которой въ обыкновенномъ положеніи я отказаться не имѣлъ бы причины. При Элеонорѣ я не жалѣлъ о сихъ удовольствіяхъ свѣтской жизни, которыми я никогда не дорожилъ; но я желалъ, чтобы она позволила мнѣ отвязываться отъ нихъ свободнѣе. Мнѣ было бы сладостнѣе возвращаться къ ней по собственной волѣ, не связывая себѣ, что часъ приспѣлъ, что она ждетъ меня съ безпокойствомъ, и не имѣя въ виду мысли о ея страданіи, сливающейся съ мыслью о блаженствѣ, меня ожидающемъ при ней. Элеонора была, безъ сомнѣнія, живое удовольствіе въ существованія моемъ; но она не была уже цѣлью: она сдѣлалась связью! Сверхъ того я боялся обличить ее. Мое безпрерывное присутствіе должно было удивлять домашнихъ, дѣтей, которые могли подстерегать меня. Я трепеталъ отъ мысли разстроить ея существованіе. Я чувствовалъ, что мы не могли быть всегда соединены, и что священный долгъ велитъ мнѣ уважать ея спокойствіе. Я совѣтовалъ ей быть осторожною, все увѣряя ее въ любви моей. Но чѣмъ болѣе давалъ я ей совѣтовъ такого рода, тѣмъ менѣе была она склонна меня слушать. Между тѣмъ я ужасно боялся ее огорчить. Едва показывалось на лицѣ ея выраженіе скорби, и воля ея дѣлалась моею волею. Мнѣ было хорошо только тогда, когда она была мною довольна. Когда настаивая въ необходимости удалиться отъ нея на нѣкоторое время, мнѣ удавалось ее оставить, то мысль о печали, мною ей нанесенной, слѣдовала за мною всюду. Меня схватывали судороги угрызеній, которыя усиливались ежеминутно и наконецъ становились неодолимыми; я летѣлъ къ ней, радовался тѣмъ, что утѣшу, что успокою ее. Но, по мѣрѣ приближенія въ ея дому, чувство досады на это своенравное владычество мѣшалось съ другими чувствами. Элеонора сама была пылка. Въ ея прежнихъ сношеніяхъ, сердце ея было утѣснено тягостною зависимостью. Со мною была она въ совершенной свободѣ; потому что мы были въ совершенномъ равенствѣ. Она возвысилась въ собственныхъ глазахъ любовью чистою отъ всякаго расчета, всякой выгоды; она знала, что я былъ увѣренъ въ любви ея во мнѣ собственно для меня. Но отъ совершенной непринужденности со мною она не утаивала отъ меня ни одного движенія; и когда я возвращался къ ней въ комнату, досадуя, что возвращаюсь скорѣе, нежели хотѣлъ, я находилъ ее грустною или раздраженною. Два часа заочно отъ нея мучился я мыслію, что она мучится безъ меня: при ней мучился я два часа пока не успѣвалъ ее успокоить.

Между тѣмъ я не былъ несчастливъ: я утѣшался, какъ сладостно быть любимымъ, даже и съ этою взыскательностью. Я чувствовалъ, что дѣлаю ей добро: счастіе ея было для меня необходимо, и я зналъ, что я необходимъ для ея счастія.