Адольф Гитлер (Том 2) - [158]
Разочарование Гитлера результатом референдума явно отражается в заявлении, которое появилось на следующий день. Оно провозглашало завершение пятнадцатилетней борьбы за власть, поскольку «начиная от высшего государственного уровня, все управление Германского рейха вплоть до администрации самого малого населённого пункта… находится в руках национал-социалистической партии; но борьба за „наш дорогой народ“ продолжается с неослабевающей силой, пока „и последний немец не будет носить в своём сердце как выражение своей приверженности символ рейха“. В схожем тоне, хотя теперь ещё и с угрозой всем недовольным, позиция Гитлера была выражена двумя неделями позже торжественным заявлением, которым открылся шестой партийный съезд в нюрнбергском Дворце съездов. Мюнхенский гауляйтер Вагнер, как голос Гитлера, по его указке заявил: „Мы все знаем, кому нация поручила руководство! Горе тому, кто этого не знает или забыл это! У немецкого народа революция всегда была редкостью. Наш нервный XIX век завершился. В следующую тысячу лет — больше никаких революций не будет!“[592].
В тот же момент в Германии и началась, собственно говоря, революция, хотя добившиеся насильственного переворота силы движения были отброшены на обочину и их динамичное беспокойство отныне преимущественно направлялось на задачи пропаганды и надзора. Поскольку Гитлер «приручил» их, считаясь с Гинденбургом и рейхсвером, в этом можно увидеть последний поздний триумф «концепции укрощения» весны 1933 года, хотя консервативные укротители в конце концов сами были брошены под нож. Вместе с тем, смелое заверение Гитлера в Нюрнберге, что он теперь «обладает в Германии властью над всем», сопровождалось его решимостью и желать всего. Варварские стороны режима постоянно приковывали внимание к скрывавшимся за ним идеологическим и политическим движущим силам — антисемитизму, неудовлетворённым немецким гегемонистским интересам или сознанию особой национальной миссии. Но не менее сильными или даже более сильными были социальные импульсы, которые питали национал-социализм и на которых он держался. Как раз широкие обывательские слои связывали с его приходом к власти расчёты на то, что он путём упорядоченного преобразования взломает косные структуры государства с жёстким социальным делением и устранит социальные авторитарные путы, из-за которых не в последнюю очередь потерпела крушение ещё революция 1918 года; для них Гитлер означал прежде всего шанс довести до конца немецкую революцию, они уже не верили в способность демократических сил выполнить эту задачу, потому что так многие их попытки окончились неудачей, а коммунистам они никогда не хотели доверить это дело.
Новые разнообразные заявления о конце революции были совершенно очевидно нацелены прежде всего на успокоение по-прежнему встревоженной общественности. Действительно, осенью 1934 года стали появляться первые признаки возврата к упорядоченным отношениям, правда, дальние цели, курс на которые оставался неизменным для Гитлера, не изменились. Наряду со всеми успокоительными лозунговыми формулами он напрямую предупреждал в заключительной речи в Нюрнберге не питать иллюзий, что партия утратила свою революционную ударную силу и отказалась от своей радикальной программы: «неизмененная в своём учении, крепкая как сталь в своей организации, гибкая и умело перестраивающаяся в своей тактике, но выступающая в целом как орден», партия обращена в будущее. Аналогичное высказывание было сделано в кругу приближённых: он завершает революцию лишь внешне и переносит её отныне вовнутрь[593].
Этими, глубоко заложенными в сущности Гитлера приёмами камуфляжа объясняется то обстоятельство, что революционная природа режима так трудно уловима. Осуществлённый режимом переворот происходил в необычных формах, и среди наиболее примечательных свершений Гитлера, обеспечивающих ему место в истории великих государственных переворотов, — понимание безвозвратного конца революции в виде восстания. Из сформулированного уже в 1895 году Фридрихом Энгельсом положения о том, что революционер старого типа неизбежно проиграет в противостоянии с утвердившейся властью, он извлёк выводы гораздо решительнее Муссолини и в современном ключе осмыслил понятие революции. В классическом представлении господствовали картины восставшей силы, как их любил Рем, а идеологический и социальный аспекты процесса, изменения в правящей элите или в отношениях собственности из-за склонности к детским книжкам с картинками отодвигались на задний план: революция всегда была бунтом и осуществлялась на улице. Напротив, современная революция, как знал Гитлер, не завоёвывает власть, а прибирает её к, рукам и пользуется не столько силовыми, сколько бюрократическими средствами; она была тихим процессом, выстрелы, здесь можно было бы распространить слова Малапарте и на Гитлера, вызывали у него боль в ушах.
