Адам - [2]

— Теперь можете пойти посмотреть на ребенка, мистер Нетман.

— Доктор, — не унимался Хайнц, поспешив в коридор и снова хватая Пауэрса за руку, чтобы тот понял, какое чудо только что совершил, — это самое восхитительное, что только могло случиться.

Двери лифта скользнули и закрылись между ними раньше, чем Пауэрс нашел силы отреагировать.

— Сюда, пожалуйста, — показала сестра. — До конца коридора и налево, там окно в палату для новорожденных. Напишете свое имя на бумажке и покажете через стекло.

Хайнц прошел по коридору в одиночестве, не встретив ни души до самого конца помещения. Он увидел их — наверное, целую сотню — по ту сторону огромной стеклянной стены. Они лежали в маленьких парусиновых кроватках, расставленных ровными рядами.

Хайнц написал свое имя на обратной стороне талона из прачечной и прижал его к стеклу. Полусонная толстуха сестра мельком глянула на бумажку, не удосужив самого Хайнца взглядом, а потому не увидела ни его широченной улыбки, ни приглашения разделить восторг.

Выхватив из ряда одну кроватку на каталке, она подошла к прозрачной стене и отвернулась, снова не заметив радости отца.

— Привет тебе, привет, привет, маленький Кнехтман! — Хайнц обратился к лиловой сливке по ту сторону стекла.

Его голос эхом разлетелся по гулкому пустому коридору и вернулся, оглушив смутившегося Хайнца. Тот покраснел и сказал уже тише:

— Маленький Петер, маленький Кролль, — нежно проговорил отец, — малютка Фридрих, и Хельга в тебе тоже есть. По искорке от каждого Кнехтмана, и набралась целая сокровищница. Все, все сохранилось в тебе.

— Потише, пожалуйста! — Откуда-то из соседней комнаты высунулась голова сестры.

— Простите! — смутился Хайнц. — Пожалуйста, простите!

Он прикусил язык и принялся легонько настукивать ногтем по стеклу — так ему хотелось, чтоб ребенок взглянул на отца. Но юный Кнехтман ни в какую не собирался смотреть, ни в какую не соглашался разделить отцовское счастье, и вскоре сестра унесла новорожденного.

Хайнц лучился радостью, спускаясь в лифте, пересекая вестибюль роддома, однако никто на него и не взглянул. Он миновал телефонные кабинки. В одной из них за открытой дверью стоял солдат, с которым Хайнц час назад ждал вестей в приемном покое.

— Да, ма, семь фунтов шесть унций. Лохматая, как медвежонок. Нет, имя еще не подобрали… Да все как-то времени не было… Это ты, па? Угу, и с мамочкой, и с дочкой все нормально. Семь фунтов шесть унций. Нет, не подобрали… Сестренка? Привет! А не пора ли тебе спать?.. Ни на кого она пока не похожа… Дай-ка мне маму… Ма, ты?.. Ну вот пока и все новости у нас в Чикаго. Ма, ма… Ну ладно тебе… Не волнуйся ты так… Чудесный ребеночек… Просто волосиков — как у медвежонка… Да это я так, в шутку… Да, да, семь фунтов шесть унций…

Остальные пять кабинок пустовали, из любой можно было позвонить куда угодно на Земле. Как же хотелось Хайнцу подойти к телефону, позвонить, сообщить чудесную новость!.. Но звонить было некому, никто не ждал вестей.

Не переставая улыбаться, он пересек улицу и зашел в тихое местечко. В промозглом полумраке сидели двое, глаза в глаза, — бармен и мистер Суза.

— Что закажете, сэр?

— Позвольте угостить вас и мистера Сузу, — предложил Хайнц с необычной для него щедростью, — лучшим бренди, что у вас есть. Моя жена только что родила.

— Правда? — вежливо поинтересовался бармен.

— Пять фунтов девять унций, — сообщил Хайнц.

— Хм, — ответил бармен, — кто бы мог подумать…

— Ну, — спросил Суза, — и кто у тебя, Нетман?

— Мальчик, — гордо произнес Хайнц.

— Кто бы сомневался, — досадливо поморщился Суза. — У чахлых так всегда, все время только у чахликов вроде тебя.

— Мальчик, девочка, — не согласился Хайнц, — какая разница? Главное — выжил. В роддоме все стоят слишком близко к чуду, чтобы его разглядеть. А там каждый раз творится чудо, возникает новый мир.

— Вот погоди, будет у тебя их семеро, Нетман, — проворчал Суза, — тогда и поговорим о чудесах.

— У тебя семеро? — оживился бармен. — Значит, я тебя переплюнул на одного. У меня восемь.

Он налил три порции.

— Да по мне, — расщедрился Суза, — так с радостью уступлю первое место.

Хайнц поднял стакан:

— За долгую жизнь, талант и счастье… счастье Петера Карла Кнехтмана!

Он проговорил это на одном дыхании, сам подивившись смелости принятого решения.

— Громко сказано, — заметил Суза, — можно подумать, ребенок весит фунтов двести.

— Петер был известным хирургом, — объяснил Хайнц, — и двоюродным дедом моего сына. Он умер. Карлом звали моего отца.

— Что ж, за Петера Карла Нетмана. — Суза быстро опрокинул стакан.

— За Пита, — выпил и бармен.

— А теперь за вашу дочурку, — предложил Хайнц.

Суза вздохнул и утомленно улыбнулся.

— За нее, дай ей Боже.

— А теперь мой тост, — бармен замолотил кулаком по стойке, — и выпьем стоя. Встаем, встаем, все встаем!

Хайнц поднялся, держа стакан высоко. Каждый сейчас был его лучшим другом, он приготовился выпить за все человечество, частью которого все еще были Кнехтманы.

— За «Уайт сокс»! — заорал вдруг бармен.

— За Миносо, Фокса и Меле! — поддержал Суза.

— За Фейна, Доллара и Риверу! — не унимался бармен. Он обратился к Хайнцу: — Пей, парень! За «Уайт сокс»! Только не говори мне, что ты за «Кабз»!