Ада Даллас - [18]

— Ты же знаешь, что нет.

— Ты уверена, что готова отказаться от того, от чего ты отказываешься?

— Абсолютно уверенной быть нельзя.

— Нельзя?

Она ласково улыбнулась.

— Конечно, нет. На свете ничего абсолютного не существует. Я только знаю, что в эту минуту больше всего на свете мне нужен ты.

— А завтра?

— А завтра будет видно.

Она снова прижалась ко мне, как и в прошлый раз, когда лил ледяной дождь, но сейчас ярко светило солнце, было жарко и сухо. Я смотрел мимо нее на мир: синее море и синее небо, высоко над нами большие белые облака, казавшиеся невесомыми, а впереди длинная, нескончаемая полоса суши. Далеко в море, направляясь в сторону острова, появилось судно, сверкающее на солнце задранным носом. Реявший над ним темный флаг ветер свернул в узкую полоску.

— Когда мы сможем пожениться? — спросила она в моих объятьях.

— Через пять дней. Церемония состоится в пятницу вечером, а на субботу и воскресенье мы уедем. Можем поехать в Мобил. — Я тут же поспешил исправить ошибку: — Или в Галвестон. А то и в Майами. Лучше всего слетать в Майами.

Она подняла голову. Упоминание о Мобиле ее не смутило.

— Как ты думаешь, Хармон отпустит нас на целую неделю?

— Нет, не отпустит.

Она беззвучно рассмеялась.

— И правда нет, — сказала она.

Странно, но ревности я не испытывал.

Яхта шла прямо на нас. Я уже мог различить реи, отливавшие темным серебром в лучах солнца.

— Обойдемся и двумя днями, — сказала она. — А потом устроим себе настоящий медовый месяц.

— Думаешь, Хармон даст нам отпуск одновременно?

— Ему придется.

Хармон меня теперь не тревожил. Собственно, теперь ничто меня не тревожило. Ада повернула голову, чтобы посмотреть на яхту, и прядь ее растрепанных ветром волос скользнула по моей щеке.

— Красивое судно, — заметил я.

Ада отвернулась.

— Пойдем в отель.

Она взяла меня под руку, и мы направились к отелю, миновав сначала полосу песка, смешанного с ракушками, а потом его ослепительно белую гряду.

Случилось это позже, уже в номере.

— Она стала на якорь, — подойдя к открытому окну, заметил я.

— О чем ты говоришь?

— О яхте. У причала отеля.

— А! — Она сказала это совершенно безразличным и отчужденным тоном.

Ничего не подозревая, я продолжал смотреть на причал. И вдруг почувствовал, что машинально вцепился в подоконник.

— Черт бы побрал!

— Что случилось? — подскочила она ко мне.

— Смотри!

Я указал на нос судна темного дерева с отделкой цвета сливок, отливавшей на воде серебром, на изящный синий вымпел, тяжело свисающий с гюйштока, и на высокого широкоплечего человека в блейзере и в темной шапочке яхтсмена, стоявшего неподвижно и отдававшего какие-то приказания.

— Это он, — сказал я.

— Что ему… — Она замолкла.

Что-то написав на листке бумаги, Сильвестр Марин отдал листок мальчишке в брезентовых штанах, который побежал по дощатому настилу в сторону отеля.

Она повернулась ко мне. Лицо ее было белым как мел. Я почувствовал, как ее пальцы стиснули мне локоть.

— Ты знаешь, зачем он приехал? — спросила она.

— Знаю. — Я взял ее за плечи. — Он приехал за тобой. Скажи ему, что ты передумала. Что ты не хочешь иметь с ним ничего общего. Вот и все, что тебе нужно сделать.

— Все и все, что мне нужно сделать, — беззвучно повторила она.

Я посмотрел ей в лицо и не понял его выражения. Она показала, что не боится Сильвестра Марина. Значит, это не страх. А может, страх?

— Вот и все, — повторил я. — Одевайся, спустись вниз и отправь его назад.

— Да, я сейчас оденусь.

Она сидела у туалетного столика, когда в дверь постучали. Я взял записку Сильвестра и прочел ей вслух.

— Ничего, — сказал я, глядя, как она накладывает румяна на свои побледневшие щеки. Листок бумаги жег мне руку. — Придется тебе еще раз сказать ему, что ты передумала.

Несколько секунд я следил за ее лицом.

— Может, ты боишься его? — спросил я.

— Ты же знаешь, что нет, — ответила она, подняв на меня взгляд.

— Почему же тебе в таком случае страшно?

Она ответила мне долгим взглядом и промолчала, и я почувствовал, как сам чего-то боюсь.

Одетая и накрашенная, она стояла передо мной. Много позже я часто думал, что было в ее мыслях или в ее сердце в ту минуту. Но и тогда, как и сейчас, я не знал. Быть может, именно то, что лежит в основе каждого решительного шага: вопросительный знак. Глядя на этот вопросительный знак, я неуклюже пробормотал:

— Ну а теперь иди, скажи ему и возвращайся. Через десять минут все будет позади.

Улыбнувшись, она дотронулась до моей руки:

— Конечно.

— Может, мне пойти с тобой?

Все еще улыбаясь, она покачала головой.

— Нет, я справлюсь сама.

Она коснулась рукой волос, бросила последний взгляд в зеркало и направилась к двери.

— Пока, милый, — сказала она. — Я сейчас вернусь.

Она отворила дверь и вышла. И вдруг, почти закрыв дверь, снова открыла ее.

— Стив, — сказала она, — я люблю тебя.

Затем дверь закрылась, и я услышал, как замерли ее шаги в длинном коридоре.

Знал ли я тогда? Я не уверен. Я так отчаянно хотел не знать, что, может, и не знал.

Сев в кресло, я закурил сигарету, но, затянувшись раза три, бросил ее на пол. Затем подошел к окну и выглянул.

Сильвестр все еще стоял на причале. Он замер в ожидании, как тигр, притаившийся на скале над тропинкой.