Ада Даллас - [132]

До утра оставалось еще три часа. Он лежал и молчал. Когда потух красный свет в коридоре и первые лучи солнца пробились сквозь решетку, за ним пришли, чтобы отвести в последнее в его жизни помещение, где его побреют и подготовят.

Я не встал и не протянул ему руки.

— Прощай, Джордж, — сказал я. — Тебе не будет больно. Ты ничего не почувствуешь, просто уплывешь, и все. Счастливо тебе, Джордж.

Но он меня не слышал. Наверное, он был уже мертв.

* * *

Больше отсрочки не дали. В моем распоряжении остался месяц.

Прошел и этот месяц. Прошел и быстро и медленно. Время — странное понятие, а в камере смертников оно еще более странное, чем где-либо. Там и вечность и секунда — одно и то же. Что бы ни произошло в течение жизни, все занимает одинаковое временное пространство. Казалось, будто я, кроме камеры смертников, никогда и нигде не был, и вместе с тем всего минуту назад отец отхлестал меня прутом, я видел небо над Омаха-Бич, расчерченное красными полосами трассирующих снарядов, черная земля летела прямо мне в лицо, когда взрывались снаряды под Ремагеном, я с силой вонзал нож и слышал, как женщина охнула, я был с Адой среди деревьев, слышал, как идут танки по Канал-стрит, видел, как во тьме падает что-то белое. Все это было и далеко и близко-близко.

Я спросил, не может ли Стив Джексон навестить меня. Он явился на следующий день. Щелкнул замок, дверь, висящая на хорошо смазанных петлях, бесшумно отворилась.

Вошел он. Вообще-то в камеру смертников не допускались посетители. Наверное, решили, что беды большой не будет.

Дверь закрылась, лязгнув металлом о металл. С секунду он не двигался с места, исчерченный тенями от оконной решетки. Он не знал, что сказать.

— Садитесь, — пригласил я.

Он сел на стул у изножья койки и посмотрел на меня. В нем не было ни злобы, ни радости при виде меня здесь.

— Не испугались, а? У входа?

— Нет. — Он не сводил с меня взгляда, серьезного, без ненависти, и не щурился от удовольствия, чувствуя себя победителем.

— Я хотел видеть вас, — сказал я.

— Да.

— Я должен вам кое-что сказать.

— Да.

Он не отводил глаз. Что звучало в его голосе? Жалость?

— В тот вечер я был намерен убить вас. Она помешала мне. По-моему, она знала, что делает.

Я помолчал.

— Я решил, что вам приятно будет об этом узнать.

— Я знаю, — ответил он.

Я опустил глаза, потом снова посмотрел на него. На его лице не было жалости; это было скорей — как бы это сказать? — участие. На его лице было написано: вместо тебя мог бы быть я.

А может, мне только показалось.

— И еще одно, — сказал я. — Вы на самом деле собирались рассказывать об этом в своей программе?

— Нет, — качнул он головой. — У меня и в мыслях этого не было.

— А вы говорили Аде про это?

— Говорил.

— Она мне не сказала. Знала, что нам ничего не грозит, но мне не сказала. Не помешала мне, нет, заставила меня считать, что вы расскажете.

Он молчал.

— Даже сказала, что подаст в отставку, если уйду я. Надо было, наверное, поймать ее на слове, — засмеялся я. — Я виноват, — заключил я. И помолчав, добавил: — Может, и не во всем.

— Не во всем, — согласился он. Я понял, что он имеет в виду. Он отвел глаза. — Такое может случиться с каждым.

— Не выдумывайте.

Секунду он молчал.

— Я не выдумываю, — отозвался он. — Я был готов помочь ей убить Сильвестра.

— Но вы этого не сделали, — сказал я. — Поэтому не вам судить.

— Верно.

— Кроме того, это было бы совсем другое.

— Разве? — Он подошел к окну и посмотрел в небо. — А по-моему, нет.

За дверью появился надзиратель. Он и так уже дал нам лишнее время. Но двери пока не открыл и не велел заканчивать свидание.

— Тем не менее, — сказал я, — мне хотелось, чтобы вы знали.

— Спасибо. — Он встал. — Вам сообщили, что я просил о смягчении наказания?

— Нет. А почему?

Он смотрел не на меня, а на стену или куда-то вдаль.

— Потому что, — сказал он не глядя, — потому что я был готов помочь ей в убийстве. Мне просто повезло, что мои услуги не понадобились. Все мы одинаковы.

— Не выдумывайте, — повторил я. — Для этого нужно сказать «да» и держать потом ответ.

Его взгляд издалека вернулся ко мне.

— Вы в это верите? — спросил он.

— Я это знаю.

Я услышал, как повернулся ключ, звонко щелкнул замок. Я встал, он тоже, мы протянули друг другу руки.

— Спасибо, что пришли, — сказал я. — Прощайте.

— Прощайте.

Он ушел, и дверь с лязгом захлопнулась, снова щелкнул замок.

Все. Теперь итоги были окончательно сбалансированы.

* * *

Прошло, казалось, минут пять, а на самом деле, наверное, час или два, как к дверям моей камеры кто-то подошел. Это были шериф с двумя надзирателями. Они стояли, словно окаменев, а на лицах застыло торжественно-испуганное выражение. Шериф сунул ключ, снова металлически щелкнул замок, и дверь широко распахнулась. Взглянув на меня — глаза его смотрели грустно с изрезанной морщинами физиономии, — шериф сказал:

— Ну, генерал, пора!

Надзиратели, не поднимая взгляда, встали у меня по бокам, и мы прошагали футов, наверное, пятнадцать до крохотной комнатушки, которую называли «канун-камерой». Перегородка делила ее поперек на переднюю и заднюю половины. За перегородкой размещались койка и параша. А в передней половине — два стула. Напротив перегородки — окно. Шериф открыл дверь в перегородке, я вошел, и он закрыл и запер ее за мной. И тогда надзиратели торжественно уселись на стулья.