Ад - это космос - [67]

Грязный и животный — плод воображения чьего‑то атавистического безумия — идол, казалось, дремал на алтаре. Он излучал эманации медленного, незаметно подкрадывающегося ужаса, притуплял чувства исходящим от него оцепенением. Такие же эманации исходили когда‑то от первобытных миров до того, как появился свет, когда жизнь кипела и лениво пожирала все вокруг в темном, слепом иле.

— И это чудовище действительно существует? — казалось, Беллман слышал свой собственный голос через наползающий покров дремоты, как будто кто‑то другой заговорил и разбудил его.

— Это Обитатель Бездны, — пробормотал Чалмерс. Он наклонился над идолом, и его вытянутые вперед пальцы затрепетали в воздухе, двигаясь взад и вперед, как будто он хотел приласкать бледный ужас. — Йорхи создали этого идола очень давно, — продолжил он. — Я не знаю, как он был сделан… И металл, из которого его отлили, ни на что не похож… Какой‑то новый элемент.

— Поступайте, как я… и вам уже не будет так противна темнота… Вам не будут уже нужны ваши глаза. Вы будете пить гнилую, вонючую воду озера, будете поедать сырых слизней, слепых рыб и озерных червей и находить их вкусными… И вы не узнаете, когда Обитатель Бездны придет и возьмет вас.

С этими словами он принялся ласкать изваяние, поглаживая горбатый панцирь и плоскую змеиную головку. Его слепое лицо приняло выражение мечтательной апатичности курильщика опиума, его речь превратилась в бессвязное бормотание и стала напоминать звуки плещущейся густой жидкости. Его окружал ореол странной, нечеловеческой порочности.

Беллман, Чиверс и Маспик, с удивлением наблюдая за ним, внезапно заметили, что на алтарь хлынули бледные марсиане. Некоторые из них протиснулись на другую сторону и, расположившись напротив Чалмерса, также принялись гладить изваяние, совершая как бы некий фантастический ритуал прикосновения. Они водили тонкими пальцами по его отвратительным очертаниям; их движения, казалось, следовали четко прописанному порядку, от которого ни один из них не отклонялся. Они издавали звуки, напоминающие писк сонных летучих мышей. На их мерзких лицах был написан наркотический экстаз. Совершив свою причудливую церемонию, стоявшие у алтаря фанатики отходили от изваяния. Но Чалмерс, уронив голосу на покрытую лохмотьями грудь, продолжал ласкать его медленными и сонными движениями. Со смешанным чувством отвращения и любопытства земляне, подталкиваемые стоящими позади марсианами, подошли ближе и положили свои руки на идола. Вся эта процедура казалась им чрезвычайно таинственной и в какой‑то степени отталкивающей, но представлялось разумным следовать обычаям захвативших их марсиан.

Изваяние было холодным на ощупь и липким, будто совсем недавно лежало в куче слизи. Но под кончиками пальцев оно казалось живым, пульсируя и увеличиваясь. Тяжелыми нескончаемыми волнами от него исходили эманации, которые можно было описать только как наркотический магнетизм или электрические колебания. Создавалось впечатление, что неизвестный металл испускал какой‑то мощный алкалоид, воздействующий на нервные окончания благодаря поверхностному контакту. Беллман и его спутники почувствовали, как быстро, без всякого сопротивления таинственная вибрация пронизывает их тела, заволакивает их глаза и наполняет кровь тяжелой сонливостью. Дремотно размышляя, они пытались объяснить самим себе этот феномен в терминах земной науки; но когда наркоз стал усиливаться все подавляющим опьянением, они забыли о своих предположениях.

Чувствами, как бы плавающими в странной темноте, они смутно ощущали давление толкающихся тел, сменяющих друг друга на вершине алтаря. Вскоре часть из них, видимо, пресытившись наркотическими эманациями, вынесла с собой путешественников по наклонным ярусам алтаря, и вместе с обмякшим, отупевшим Чалмерсом они оказались на полу пещеры. Все еще держа фонари в онемевших пальцах, изыскатели увидели, что пещера кишела бледным народцем, собравшимся на эту дьявольски жуткую церемонию. Сквозь неясные очертания теней изыскатели наблюдали, как люди из бездны бурлящим потоком взбегали наверх пирамиды и затем скатывались вниз, как живая, пораженная проказой, ворсистая лента.

Чиверс и Маспик, первыми испытавшие на себе влияние излучения, опустились на пол пещеры и забылись тяжелым сном. Но Беллман, обладавший большей сопротивляемостью организма, казалось, медленно падал и плыл в мире темных грез. Он испытывал аномальные, доселе совершенно неизвестные ему ощущения. Вокруг него нависла некая почти осязаемая могущественная Сила, для которой он не мог подобрать видимого образа: Сила, источающая миазмы, вызывающие дурной сон. В этих сновидениях, по какой‑то неощутимой традиции, забывая последние проблески своего человеческого «Я», Беллман каким‑то образом отождествлял себя с безглазым народцем; он жил и двигался как они — в глубоких кавернах, на темных дорогах. И в то же время — как будто благодаря участию в непотребном мерзком ритуале — он был чем‑то еще; Существом без имени, управляющим слепым народцем и обожаемом ими; созданием в древних зловонных водах, в непостижимых глубинах и периодически выходящим на поверхность, чтобы с жадностью набрасываться на все живое и пожирать его. В этой двойственности бытия Беллман одновременно и насыщался безглазым народцем на своего рода пиршествах, и сам был пожираемым вместе с ними. В качестве третьего элемента, составляющего полную гармонию этой личности, был идол — но только в осязательном, а не в зрительном плане, поскольку здесь не было ни проблесков света, ни даже воспоминаний о нем.