Праздник нищих

Держа кисть пухлой рукой, он несколько любовно вывел свои инициалы «JVL» на только что законченной картине, стоявшей на мольберте.

Джозеф Вернон Лейкок был высоким, крепко сложенным, полнокровным мужчиной средних лет с бачками, обрамлявшими мясистое лицо, человек, любивший плотно поесть. Его недруги (а его искренне ненавидели многие) признавали, что у него есть талант, хоть и называли его декадентским и аморальным. Талант Лейкока обеспечил ему большой успех в области живописи — эротической и фантастической.

Натурщица, сидящая на возвышении, представляла собой уличную девчонку всего пятнадцати лет от роду, со вздернутым носиком и прямыми немытыми волосами. Глупо улыбающаяся Дженни была одета в черные чулки, оттенявшие ее худое тело, и позировала она с широко расставленными ногами. Этот холст никогда не будет висеть в Королевской академии; Лейкок работал исключительно для богатых покровителей, имевших возможности и желание рассматривать его картины в одиночестве.

Мастерская располагалась вдали от фешенебельных районов Лондона, и художник не рекламировал свой адрес. Это была длинная высокая комната, специально переоборудованная для этих целей, которая отапливалась газовой печью; газовые сетки накаливания испускали яркий свет, порождавший отблески на красных бархатных шторах, закрывавших окна.

Лейкок окунул кисть в скипидар, аккуратно вытер и положил на покрытый стеклом стол, служивший ему в качестве палитры.

— Отдохни, — сказал он.

Дженни потянулась, нахально смеясь.

— Тебе нравится смотреть на меня, правда ведь? Заставляешь меня позировать, только чтоб свое имя подписать! Держу пари, ты хочешь, чтобы я осталась на ночь.

— Нет! — Лейкок чуть было не закричал.

Ее домогательства вызывали у него отвращение, и он злился на самого себя, потому что, она все-таки его возбуждала.

— У меня есть дела поважнее.

Она взглянула на высокие напольные часы и ее ухмылка исчезла, словно корова языком слизнула.

— Выгоняешь бедную девушку на улицу без четверти полночь. Тебе меня ничуточки не жалко.

Ее плаксивый голос раздражал Лейкока. Она была как все беспризорные, вечно приставала к людям и клянчила что-нибудь.

Боже, как он их ненавидел! Он решительно повернулся к ней спиной, чтобы снять свою рабочую блузу, поправить галстук и перевязать шнурки лакированных ботинок. Он подошел к окну и немного отодвинул штору.

Снаружи желтый туман образовывал сплошную стену, скрывавшую другую сторону улицы. Он нахмурил брови. Сегодня ему особенно хотелось, чтобы небо было чистым. Он специально выбрал эту ночь, потому что сегодня было полнолуние. Впрочем, еще оставалось время, чтобы туман рассеялся.

Он подошел к приставному столу и взял заранее приготовленную бумагу и мелки.

— Одевайся, — скомандовал он и бросил ей золотой соверен. — Это тебе на извозчика. Я провожу тебя до угла.

Он спокойно смотрел, как она сняла черные чулки (собственность мастерской), натянула хлопчатобумажные кальсоны и дешевое платье. Все это время он думал о картине, которую он должен был написать.

Ее идея пришла к нему однажды во сне и с тех пор неотрывно преследовала его. Сон стал навязчивой идеей. Когда он поразмыслил над ним, то понял: живопись единственный известный ему способ, чтобы выкинуть его из головы.

В кошмарном сне он видел, как разверзается земля на старом кладбище в Шордитче и мертвые выходят из своих могил — трупы детей, умерших от голода. Он мысленно представил свою картину: кладбище в лунном свете, открытые могилы в клубящемся тумане, малолетние покойники, поднимающиеся, чтобы отпраздновать победу над живыми.

Великолепная тема, соответствующая как его таланту, так и темпераменту. У него уже было готово название для нее: «Праздник нищих».

Тайком от Дженни он уговорил извозчика нанять уличных мальчишек, чтобы сыграть роль покойников. Для нее это будет полной неожиданностью. Он хотел увидеть выражение ужаса на ее лице, когда она встретится с «недавно умершими». И сегодня он наметил сделать наброски этого выражения испуга и ужаса.

— Ты готова?

— Иду, — сказала Дженни подавленным тоном.

Он закрыл за собой парадную дверь и спустился по ступенькам на улицу. Туман нависал плотным одеялом, сырой и непроницаемый.

Художник схватил девчонку за тонкую руку и медленно направился к главной улице. Газовый фонарь светил сквозь мглу, словно миниатюрное солнце. На углу он остановился.

— Послушай…

Вдали раздалось жутковатое цоканье копыт, а затем скрежет колес. Кэб появился из тумана, худощавая фигура извозчика с лицом, закутанным в шарф, возвышалась наверху.

Лейкок тонко улыбнулся; несколько монет обеспечили своевременность появления экипажа. Он поднял руку, и кэб остановился. Художник открыл дверь и помог Дженни забраться в мглистое нутро экипажа.

— Лимен-стрит, дом семнадцать.

Извозчик щелкнул кнутом над головой лошади, и экипаж рванулся вперед. Лейкок подождал, когда он скроется в тумане и пошел вслед за ним. Колеса грохотали по булыжной мостовой, пока кэб ехал по пустынным улицам; лишь фигуры нескольких пьяниц еле виднелись во мгле.

Лейкок был рад этому. Он терпеть не мог общаться с бедными; его тошнило от их грязного тряпья и грубого языка. Особенно с детьми; с детьми ночи, вшивыми и больными, вечно просящими полпенни. Как он ненавидел их, когда чья-нибудь грязная рука хваталась за его изящную одежду. Они были животными… тем не менее он чувствовал, что его необъяснимым образом влечет в этот квартал, словно здесь была его духовная родина.