Ад - [25]

Она скрылась; она вернулась тёпло-влажная; затем вся свежая, с порозовевшим лицом, вытирающая капельки воды.

Он, разглагольствуя, разъясняет одну сделку. Его ноги наполовину вытянуты. Он то ли смотрит на неё, то ли не смотрит.

«Ты знаешь, Бернары не согласились на сделку с вокзалом…»

На этот раз он следует глазами за ней, когда говорит, потом он смотрит в другое место, скользит взглядом по ковру, разочарованно щёлкает языком, весь погружённый в свои мысли, — в то время, как она ходит туда и обратно, показывая изгиб своих бёдер, свой энергичный крестец, свой бледный живот и густую тень низа своего живота.

У меня в висках стучит; вся моя плоть стремится к этой женщине, почти обнажённой и очаровательной утром, в прозрачной одежде, обволакивающей её нежный аромат… И ещё слышно, как в этой комнате, где она несёт свою наготу, раздаётся банальная фраза мужа, чуждая ей фраза, богохульная фраза.

Она надевает свой корсет, свои подвязки для чулок, свои панталоны, свою юбку. Мужчина остаётся в своём скотском безразличии; он вновь погружается в размышления.

…Она устроилась перед зеркалом камина с различными коробками и предметами. Зеркало умывальной комнаты, видимо, не кажется ей достаточным для того, что она хочет делать.

Полностью приступив к своему туалету, она разговаривает совсем одна, болтливая, весёлая, оживлённая, по причине того, что ещё только начало дня.

…Она старательно занимается всем этим и всё успевает; она тратит много времени, чтобы привести себя в порядок, но это важные часы, а не потерянные. К тому же, она торопится. Теперь она открывает шкаф, достаёт из него воздушное лёгкое платье, которое держит в руках перед собой как гнездо с птичьим выводком.

Она надевает это платье. Потом вдруг ей в голову приходит какая-то мысль, и её руки останавливаются.

«Нет, нет, нет, решительно», — говорит она.

Снимает это платье и начинает искать другое: тёмную юбку и блузку.

Она берёт шляпу, слегка взбивает на ней бант, затем перед зеркалом поправляет у своего лица украшение из роз на этой шляпе и, вероятно, удовлетворённая, напевает…

*

…Он не смотрит на неё, а когда он смотрит на неё, он её не видит!

Ах! это имеет значительную важность; это драма, драма томительная, но к тому же мучительная. Этот мужчина не является счастливым, и однако я завидую его счастью. Скажите мне, что же можно ответить на это, кроме того, что счастье находится в нас, в каждом из нас, и что это желание того, чего у нас нет!

Эти люди существуют вместе, но в действительности находятся в отсутствии по отношению друг к другу; они покинули друг друга, не расставаясь. Их отношения представляют собой что-то вроде интриги небытия. Они больше не сблизятся, поскольку между ними конченая любовь полностью заняла своё место. Эта тишина, это взаимное неведение являются тем, что есть наиболее жестокое на земле. Не любить больше друг друга это хуже, чем ненавидеть друг друга, ибо, что ни говорите, смерть хуже страдания.

Мне жаль тех, которые живут парой, но сцеплены безразличием. Мне жаль то бедное сердце, которое давно имеет столь мало из принадлежащего ему; мне жаль людей, у которых есть сердце для того, чтобы больше не любить.

И на мгновение, перед этой столь простой и столь причиняющей боль сценой, я как бы претерпел огромные несметные страдания тех, кто мучается больше.

*

Она закончила одеваться. Надела жакет цвета своей юбки, в самом начале полностью показав своё бельё в виде корсажа, верх которого прозрачный и розоватый, будто утренняя заря на её теле — и она нас покидает.

Он, в свою очередь, готовится уходить. Дверь снова открывается. Это она возвращается?… Нет, это горничная. Она делает вид, что уходит.

«Я собиралась убраться, но я мешаю господину…

— Вы можете остаться.»

Она трогает предметы, закрывает ящики… Он поднял голову, он следит за ней краем глаза.

Он встал, он подходит, неловкий, будто зачарованный… Топтание на месте, вскрик, который глушится громким смешком; она выпускает из рук свою щётку и платье, которое держала… Он хватает её сзади, его обе ладони сжимают через корсаж груди девицы.

«Ах, да нет, довольно же, вы что!»

Он не отвечает, в лицо ему бросилась кровь, взгляд неподвижный, ослеплённый; он лишь едва издал невнятный возглас: беззвучное слово, где лишь чрево думает; между его возбуждёнными губами, слегка вздёрнутыми на зубах, пыхтение машины… Он вцепился в эту плоть, животом на этом крестце, подобно обезьяне, подобно льву.

Она смеётся, всем своим большим красным лицом; её наполовину растрёпанные волосы спадают ей на лоб, её налитые груди сдавливаются впившимися в них пальцами, которые её тискают.

Он пытается снять с неё юбку, приподнять её. Она сжимает ноги и прикладывает руки к бёдрам, чтобы удерживать платье. Это ей удаётся лишь наполовину. Видны её чулки, которые морщатся на её круглых и объёмистых ногах, конец рубашки, её поношенные туфли. Они топчутся на платье Любимой, которое девица выронила из рук и которое плавно опустилось на пол.

Затем она полагает, что это достаточно продолжалось!

«Ах! нет! хватит! Чёрт возьми, говорю же вам!»

…Он покончил с этим, отпустив её, и уходит, смеясь как проклятый от стыда и цинизма, почти пошатывающейся походкой, под воздействием огромного внутреннего порыва.