Ачайваямская весна - [9]

Задавался и вопрос, к этой проблеме не относящийся, но для этнографа необходимый:

— Наверно, за жену много оленей отдали?

Иван Иванович вспоминал о сватовстве и калыме и о том, как отрабатывал за жену у будущего тестя.

Только он перешел было к 1932 году, как мы ему снова задали вопрос о том, как приняли молодую, когда он привел ее в ярангу родителей, — форма поведения родителей мужа по отношению к невестке бывает всегда традиционна, и по ней можно многое реконструировать из истории общественных отношений.

И так длилось до тех пор, пока не были выяснены все вопросы…

Тогда разговор затянулся почти на всю ночь. Записать рассказ Ивана Ивановича удалось почти под утро. Позже эту запись показали Ивану Ивановичу и невинно спросили:

— Нет ли чего пропущенного?

Иван Иванович ревниво прочитал ее и нашел много недосказанного и не совсем правильно понятого. Последовали совместное разбирательство, уточнения, справки и дополнения.

Иван Иванович, наконец, сказал:

— Пускай останется так. Можно еще много написать, однако пусть так и будет.

Запись при этом приобрела форму изложения событий от третьего лица, и Иван Иванович поставил словесную печать под документом. Он приводится в утвержденном виде.

Отец Вантуляна, чаучу (оленный человек) Ахалькут, кроме Вантуляна имел еще старшего сына Кояна и дочь Айнат.

Дочь Айнат была замужем за сиротой Кайматке, сыном небогатого чаучу, после которого осталось всего оленей десятка два. Кайматке посватался к Айнат. Он поработал в стаде будущего тестя год и остался насовсем. Так решил чаучу Ахалькут. Кайматке сам хотел того же. С его двумя десятками оленей самостоятельно не проживешь. Все равно нужно к кому-нибудь присоединяться.

Старший сын Коян также жил с отцом. У него было четверо детей и две жены. На одной его женили, когда он был еще мальчиком, а на второй — когда умер его старший брат, первый сын чаучу Ахалькута. С ней к Кояну пришли еще двое ребятишек.

Зима в тот год была теплая. Стадо Ахалькута зимой ходило между речками Ачиханьваям и Апука.

Старик поставил свою ярангу поближе к тому месту, где собирались на ярмарку оленные и оседлые люди, куда привозили товары русские купцы и береговые коряки доставляли то, что им летом привезли «амрыканкиси» — американские торговцы.

Трех взрослых пастухов вполне хватало, чтобы пасти стадо. Зимой оленей караулить легче, но волки могли убить много животных. Правда, волки резали много оленей только у глупых, скупых пастухов, когда хвостатому не давали его долю при забое оленей.

Старик Ахалькут всегда говорил своим людям:

— Не жалейте потроха и кровь. Пусть хвостатый получит свое.

Чаучу Ахалькут обладал оленным счастьем. Его стадо, которое он получил от отца, увеличивалось понемногу, но не уменьшалось даже в самые тяжелые для оленеводов годы, когда другие стада таяли, как нерпичий жир в плошке с огнем.

Ахалькут не жалел себя и не жалел своих пастухов. Никто так много не ходил по этой земле, сколько прошел старик Ахалькут с того времени, как он стал на ноги.

Его отец был небогатый чаучу — у него всего было оленей триста. Ахалькут остался у него единственным сыном. Были у него и другие родственники, однако все умирали, еще не женившись.

Отец Ахалькута всегда говорил:

— У чаучу самое главное — ноги. Если чаучу бегает быстрее любого оленя, он оленей сбережет. Если чаучу бегает дольше любого оленя, то он оленей сбережет. Если чаучу бегает быстрее и дольше других людей, то ему не страшны враги и он всегда разыщет пастбища, на которых его оленям никто не помешает.

Еще только начал ходить мальчик Ахалькут, а отец его уже брал с собой в стадо. Когда мальчик подрос, отец сделал ему первые лапки — снегоступы. Как только мальчишка выходил из яранги, каждый раз слышался голос отца: «Не забудь лапки, кмигн (сын)!»

Совсем скоро мальчик перестал замечать, что у него на ногах снегоступы. Они несли его, как птичьи крылья, даже по самому рыхлому снегу. Мальчишка вихрем взлетал на склон, по которому взрослые шли проваливаясь.

— Ты скоро бегуном будешь, — говорил ему отец матери.

— Лучше пусть он не будет бегуном, — говорила мать, и глаза ее наполнялись слезами.

— Если он не будет бегуном, то он будет добычей врагов. И дети его будут добычей врагов, — отвечал отец матери.

После его слов больше никто не говорил.

— Хорошо ты научился ходить на лапках, — сказал как-то отец, — только теперь так ходить будешь. — И он старательно прикрутил ремнями к лапкам тяжелые камни.

Когда мальчик наутро привязал лапки к ногам, ему показалось, что земля схватила ноги и держит, не пускает.

— Иди, — сказал отец.

Мальчик сделал первый шаг, второй, третий — и остановился.

— Не стой, — подхлестнул голос отца.

Он и раньше все время говорил: «Не стой!» Мальчик и не привык подолгу стоять на месте.

Вечером Ахалькут повалился на землю, едва ступил в чоттагын — холодную часть яранги.

— Пить, — с трудом он произнес сквозь спекшиеся губы.

— Пей, пей, сынок, — мать кинулась к нему с ковшом.

В ковше, вырезанном из рога снежного барана, плескалась прохладная вода, о которой Ахалькут думал весь день.

— Убери, — раздался твердый голос отца.

Мать замерла, еще протягивая ковш сыну.