Абу Нувас - [88]

Неожиданно наступившее молчание подействовало на Хасана как пощечина — так потрясло его это предание, рассказанное бесхитростным и вместе с тем величавым языком кочевников.

Асмаи был великолепным рассказчиком — он, казалось, преображался то в обессилевшего от ран умирающего Антару, то в нетерпеливого старика, то в его трусливых спутников.

Хасан огляделся. Халиф, опустив плечи, плакал, вытирая глаза шелковым расшитым платком. Абу-ль-Атахия побледнел, а его глаза стали еще более грустными. Потом вокруг зашептались, закивали, а Харун, отняв платок от глаз, сказал:

— Ты утешил нас, о Абд аль-Малик, мы жалуем тебе пять тысяч дирхемов, скажи об этом казначею.

Джафар снова наклонился к Харуну:

— Повелитель правоверных, наверное, утомился и не захочет продолжать прием?

Хотя это было сказано не очень громко, Хасан услышал. От злости у него задрожали руки. Проклятый Джафар! Теперь стихи пропадут — когда еще дождешься приглашения! И если даже Харун выслушает его, они уже не произведут на него впечатления после Асмаи.

Но с другой стороны к Харуну наклонился Фадл ибн ар-Раби:

— Повелитель правоверных, не следует ли тебе рассеять грусть, навеянную печальной историей смерти Антары, остроумными стихами? Как раз такие приготовил тебе Ибн Хани, которого ты знаешь как Абу Нуваса.

Джафар и Фадл обменялись взглядами. Сосед Хасана прошептал строку из старинных стихов: «И будто сыплются искры от ударов мечей!» Харун внимательно оглядел соперников и сказал Джафару:

— Мы не утомились и охотно послушаем сейчас остроумные стихи Ибн Хани.

Не дожидаясь приглашения Фадла, Хасан вскочил и, держа свернутые листы в руке, вышел в передний ряд. Он очутился напротив Абу-ль-Атахии, который довольно громко произнес стих из Корана: «И посрамлены неверные» — и ободряюще подмигнул Хасану. Повернувшись к халифу, но не глядя на него, — смотреть в лицо повелителю правоверных считалось неприличным — Хасан начал читать свои стихи. Забывшись, он поднял глаза. Халиф улыбался, опустив руку на загривок гепарда, зажмурившего глаза от удовольствия. Улыбка Харуна ободрила его, и он стал читать свободнее, на ходу меняя стихи и вставляя новые строки, находя слова, которые казались ему более удачными.

Когда Хасан кончил читать стихи, Харун хлопнул в ладоши:

— Эй, кто-нибудь, подайте мне хорасанский серебряный кубок с жемчугом!

Потом, жестом подозвав Хасана, сказал ему:

— Открой рот!

Хасан оглядывался в замешательстве, не понимая, чего хочет от него халиф. Кто-то из телохранителей халифа нажал ему на плечо и он, зашатавшись, упал на колени.

Харун засмеялся и взял из рук евнуха серебряный кубок, доверху наполненный жемчугом.

— Открой рот! — зашипел слуга в ухо Хасану.

Тот, по-прежнему не понимая, чего от него хотят, машинально подчинился, а Харун стал сыпать ему в рот жемчуг из кубка. От неожиданности Хасан закрыл глаза, но тотчас же открыл их. Жемчужины с мягким шелестом высыпались из кубка, падали ему на язык, прилипали к небу. Он едва не проглотил несколько штук, но, сделав судорожное движение, удержался и стоял на коленях с открытым ртом, чувствуя всю смехотворность и унизительность своего положения.

Ему не было видно ничего, кроме белой холеной руки Харуна с черными волосками на пальцах, края желтого атласного рукава и серебряного полумесяца. «Наверное, это край кубка», — в полузабытьи подумал он. Харун все сыпал жемчуг, а Хасана нестерпимо затошнило. Он сдерживался последним усилием, чувствуя, как с углов губ стекает слюна, и когда, наконец, рука в желтом рукаве исчезла, быстро наклонил голову и, прикрыв рот полой, выплюнул жемчужины, выталкивая их языком в мягкую ткань, которую собрал мешочком. Скользкие жемчужины скатывались легко, только несколько остались на языке, но Хасан, проведя языком по краю зубов, избавился и от них.

Быстро вытерев губы одеждой, он отнял ее от лица и поднял налитые кровью глаза на Харуна. Тот смеялся, откинувшись на спинку сиденья. Повелитель правоверных опять вытирал глаза тем же платком, но на этот раз Харун плакал от смеха.

Хасан огляделся, думая, что все присутствующие тоже потешаются над ним. Но кругом было тихо. Он уловил только несколько завистливых взглядов, а Абу-ль-Атахия тоже благожелательно улыбался. Значит, в том, что его едва не задушили, нужно видеть особую милость халифа.

Фадл кивнул Хасану, и он с трудом встал. Подбежавший невольник поднес шелковый мешочек-кошелек. Хасан пересыпал в него жемчуг, слуга стянул шнурки и с глубоким поклоном вручил ему дар повелителя правоверных. По знаку халифа ему поставили невысокое сиденье слева от Харуна.

— Ты утешил нас, Абу Али, — благосклонно сказал Харун, отсмеявшись, — а теперь мы хотим послушать еще какие-нибудь твои стихи. Опиши нам что-нибудь из того, что видишь здесь, по-своему желанию.

Хасан еще раз огляделся, на этот раз спокойнее и внимательнее. Описать цветочный узор на коврах или роспись стен? Описать роскошное сиденье халифа, из точеного черного дерева, с врезанными завитками из рыбьего зуба? В это время один из гепардов открыл яркие, изумрудно-янтарные глаза и зевнул, высунув тонкий розовый язык, изогнутый, как лепесток розовой лилии.