Абсолютное зло - [46]

«У него на ноге шесть пальцев. Теперь все сходится! Палата шестая, стрелки часов упали на шесть часов, и теперь пальцы. Складываем все и что получаем? Он точно порождение Диавола! Три шестерки — 666. Надо было ему голову отсечь и избавить мир от грядущего апокалипсиса!».

Мавсисян продолжал вопить «на всю Ивановскую» и смеяться одновременно, пытаясь сжать культю и остановить кровотечение.

«Идиота кусок, — подумал человек в плаще, выходя из палаты. — Никакого чувства юмора! Завтра всем расскажет, что обманул Смерть, и переедет в соседнее отделение к Наполеону. Вот это смешная шутка. Вот это я молодец!».

По коридору разлетались вопли пострадавшего, разбудившие полбольницы.

Маньяк прошел по отваливающейся напольной плитке, задержался у поста и дотронулся до спящей Марии Ивановны. Женщина открыла глаза и вздрогнула.

— Это снова ты?! Я чуть не умерла! Чего тебе опять надо, окаянная?

— Вызовите полицию и дежурного хирурга. Пациенту из шестой швы наложить надо, — прозвучало из капюшона.

— А чего он так орет? — медсестра перегнулась через стол и посмотрела в сторону палаты, где надрывался Мавсисян.

— Поспорил со мной на глаз, что я ему ногу не отрублю. Вот, — и неизвестный раскрыл большую полиэтиленовую сумку «мечта мародера», демонстрируя свой трофей.

Привыкшая ко всему женщина только прикрыла ладонью рот, заглянув внутрь.

Потом подняла взгляд.

— А чего у тебя плащ-то не черный?

— Выцвел, а поменять на новый времени нет. Вся в делах, вся в заботах.

— Понимаю, — вздохнула медсестра.

— Мариванна, вы не говорите никому, что Смерть видели. Вам не поверят и в психушку отправят. Хорошо? Скажите полицейским, что маньяк заходил, весточку Воронцову притаранил, — и неизвестный положил на стол сверток.

Входная дверь скрыла ночного гостя от заспанных глаз медицинского работника больницы.

Там же. 04 часа 30 минут.

— Твою мать! — Воронцов вышагивал по коридору и самчно ругался. Зотов еле поспевал за ним, делая на ходу заметки в блокнот и разглядывая сделанные фотоснимки. — Какого хрена этому маньяку не спится?! Я уже день с ночью попутал. Весь режим к чертям собачьим катится!

— Так на то оно и темное время суток, чтоб вершить темные дела, — сказал запыхавшийся журналист, семенивший следом.

Виктор на секунду остановился и взглянул товарищу по несчастью в глаза.

— Володенька, я что-то не пойму, ты его оправдываешь или тупо надо мной издеваешься? Этот маньяк со своими рисунками достал уже! На этот раз он мне букву «В» написал. Вендетта, значит. Просто какой-то обсмотревшийся голливудских блокбастеров идиот! Сувениры мне шлет, падла! — и он потряс очередным «подарком», томиком юмористической фантастики, который передала ему Мария Ивановна.

«Ноги из глины».[12]

— Может, это зацепка? — крякнул Зотов.

Воронцов снова остановился и так посмотрел на журналиста, что тот без слов дал понять, что заткнулся навсегда. Подойдя к заспанной медсестре, капитан спросил.

— Уважаемая, вы хоть разглядели преступника?

— Конечно, — ответила та, прикрыв ладонью зевок. — Высокий такой, в плаще. В руках железяка длинная и блестящая. Я его вначале за Смерть приняла, но он успокоил, сказал, что всего лишь маньяк. Показал мне ногу в пакете и ушел. Я сразу в полицию звонить и в хирургию, как было велено.

— Кем велено? — вставил Зотов.

— Как кем?! — всплеснула руками женщина. — Маньяком, конечно же! Он так и сказал: — Звони, Мариванна.

Капитан громко и сердито, с рыком, вздохнул. Ударив с силой кулаком по стойке так, что подпрыгнул телефон, Воронцов поманил за собой журналиста и стал подниматься по лестнице, направляясь в отделение психиатрии. Юмористову ногу в хирургическом залатали на скорую руку, и перевезли этажом выше, как и предсказала ночная гостья, к «Наполеону».

Поздоровавшись с дежурившим у палаты опухшим констеблем и войдя внутрь, следователь обнаружил там мирно сопящего «полководца» в шляпе, сделанной из газеты, а так же самого Мавсисяна, кутающегося под одеялом и корчившим рожи.

— Видишь, как его нахлобучило от стресса и шока, — шепнул Виктор.

— Да?! — удивился Зотов. — А я вот разницы и не вижу. Кажись, такой и был.

Оба еле сдержали порыв дикого хохота. Постеснялись супруги «великого комика», которая проливала крокодиловы слезы, сидя на стуле рядом с мужем.

Женщина причитала и пыталась накормить его с ложечки просроченным кисломолочным продуктом. Других пациентам на этом этаже не выдавали, ибо они не могут отличить годный продукт от испорченного, а тратить свои карманные деньги дива разговорного жанра зажмотилась.

— С ним сейчас бесполезно разговаривать, — произнесла Ступоненко, поправляя серо-белый больничный халат. — Он от боли разум потерял. Надеюсь, скоро придет в себя.

— Не дай бог, — прошептал журналист, делая снимок «великого и неповторимого».

Но получилось гораздо громче, чем он рассчитывал, и на него устремились три пары глаз: Воронцова, супруги Мавсисяна и «Наполеона», который неожиданно проснулся. Хотя на великого полководца пациент не тянул вовсе. Мал еще.

Сопляк, лет восемнадцати от роду, который косит от службы в армии Его Императорского Величества. Подумаешь, всего-то десять лет отчизне отдать! А этому еще и на пользу пойдет, вон какой дрищ, не то, что призывники лет сорок назад. Те мускулистые были, ни чета нынешним, которых ветром сносит без мелочи в кармане.