Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - [3]

Бродский закончил свой рассказ. В гостиной снова надолго стало тихо.

— Что ж, тогда это все, что мы хотели знать, — сухо сказал его отец. — Мы благодарим вас за ваше сообщение.

— Значит, получается так. — Это заговорил его дядя, обычно дружелюбное и открытое лицо которого стало теперь совсем другим. Он превратился в точную копию своего вечно угрюмого брата-близнеца. — Уильям Сетанский, руководитель управления и убитый связист. Вот те, на ком лежит ответственность за все, что произошло.

— Руководителя управления осудили и уже казнили в Доннесворте, — сказал Бродский. — Многие его люди тоже погибли.

— Тогда остается только... — начал его дядя, но тут вмешался его отец:

— Сейчас не стоит выискивать виновных. Такова наша жизнь, подобные вещи в ней случаются.

Услышав эти слова, Хэл почувствовал сильное смятение. Но тогда он не сказал ничего, видя, что его дядя замолчал и все члены семьи поднялись на ноги. Его отец протянул офицеру руку, и тот пожал ее. Они на мгновение задержали рукопожатие.

— Благодарю вас, — снова повторил его отец. — Вы сможете остаться, чтобы присутствовать на похоронах?

— Я хотел бы остаться, — ответил офицер. — Но вынужден извиниться перед всеми за то, что не смогу. К нам все еще продолжают возвращаться раненые.

— Мы понимаем, — сказал его отец.

...Дверь конюшни со скрипом отворилась, и образы событий предыдущего дня исчезли. Осталось лишь ощущение сильнейшего холода, как будто его вморозили в глыбу льда. Он издали почувствовал, что по проходу между стойлами к нему направляется его дядя.

— Эй, парень, ты что здесь делаешь? — спросил дядя озабоченным тоном. — Твоя мать беспокоится о тебе. Пошли в дом.

Хэл не ответил. Его дядя, вдруг нахмурившись, наклонился к нему, а затем опустился на колени, так, что их лица оказались на одном уровне. Пристальным взглядом он посмотрел ему в глаза, и внезапно в этом взгляде отразились боль и глубокое потрясение.

— Ах ты, мой мальчик, — прошептал дядя. Хэл почувствовал, как большие, сильные руки обхватили и крепко сжали его окоченевшее тело. — Ты еще слишком молод для таких вещей. Тебе еще пока рано вставать на этот путь. Оставь это, парень, слышишь? Приди в себя!

Но слова доходили до него словно откуда-то издалека, как будто они предназначались не ему, а кому-то другому. Из глубины охватившего его холода он, не отводя глаз, смотрел на своего дядю.

— Довольно, — услышал он свой собственный голос. — Это больше не должно повториться никогда. Я найду их и остановлю. Их всех.

— Мальчик... — Дядя прижал его к себе, словно пытаясь согреть маленькое тельце своим собственным жизненным теплом. — Приди в себя, очнись...

На некоторое время стало так тихо, как если бы его дядя разговаривал с кем-нибудь другим. Но в следующий момент, спустя буквально несколько секунд, холод стал уходить из его тела. Все еще находясь в полубессознательном состоянии от только что пережитого эмоционального стресса, он, подавшись всем телом вперед, припал к дядиному плечу и, как во сне, почувствовал, что тот берет его на руки, словно уставшего младенца, и несет прочь из конюшни...

В очередной раз он, пробудившись, понял, что находится в своей камере. На мгновение ему показалось, что он снова здоров, но анестезирующее воздействие недавнего бесчувствия тут же прошло, и у него начался приступ такого неудержимого кашля, что некоторое время он совершенно не мог дышать. Панический страх, подобно стервятнику, опускающемуся с неба, распростер свои крылья над его головой, и в течение не правдоподобно долгой минуты Хэл безуспешно пытался вновь обрести дыхание. Когда он сумел наконец откашляться и освободить легкие от мокроты, ему сразу же показалось, что теперь он снова может свободно и глубоко дышать. Правда, эта иллюзия тут же пропала под натиском вновь давших о себе знать лихорадки, яростной головной боли и ощущения полностью забитых легких.

Его состояние нисколько не улучшилось, хотя Хэл почувствовал в себе некоторую перемену. У него как будто бы за время сна немного прибавилось сил; несмотря на неутихающую головную боль, сознание стало более ясным; стремление бороться против удушья возросло.

Хэл впервые почувствовал огромное, захватывающее волнение — волнение исследователя, преодолевшего наконец преграду, заслонявшую ему поле зрения, и теперь безошибочно и ясно видящего свою цель. Он ощутил себя на пороге чего-то грандиозного, того, что он искал всю свою жизнь, а фактически даже дольше собственной жизни, в течение времени, не поддающегося никакому измерению.

Хэл сидел выпрямившись, опираясь спиной о стену камеры, и пытался осмыслить ту разницу, которую принесло с собой это новое ощущение — словно весь мир за пределами видимого им ограниченного пространства камеры и коридора вдруг сделал гигантский шаг ему навстречу. Он больше не выискивал наугад расплывчатые формы возможных взаимосвязей, недосягаемых для него; теперь он знал, что они находятся там и что его доступ к ним уже невозможно преградить.

Размышляя подобным образом, он отправил себя в путь, следуя указаниям стрелки своего внутреннего компаса — своей воли. И почти без всяких затруднений пришел в состояние, прежде никогда им не испытываемое. Бодрствуя, он спал и при этом осознавал, что спит. Он видел окружающие его стены камеры, но одновременно с такой же, если не с большей ясностью, мог видеть вокруг себя и местность из своего сна.