Абреки Шамиля - [21]

— Будто какую овцу, — ни к кому не обращаясь, обронил казак, не в силах унять бурное дыхание. — Словно перед ними не люди, а… животные.

Вокруг продолжала стоять напряженная тишина, лишь на подворье раздавались проклятья сложивших оружие абреков, да резкие окрики охранявших их станичников. Из горницы в спальню со свечами в руках вошли девки Аннушка с Марией, и сразу шуганулись к застывшей на одном месте Софьюшке. За их спинами мелькнула встревоженная Аленушка с ребенком на руках, за ее ночную рубашку держался старшенький Александр.

— Больше среди нас потерь никаких? — обозрев семью слепым взором, спросил Дарган.

— Все живы, батяка, вот только Маланью жалко, — ответил за всех Панкрат. — И ранения пустяковые, абреки не смогли нас одолеть.

— И не одолеют, — поднимаясь во весь рост, стянул губы в белую нитку сотник. — Видать, чечены досе не понимают, что зло порождает зло.

— Со злом нужно бороться добром, — почуяв неладное, сделала шаг навстречу мужу Софьюшка.

Но Дарган уже поворачивался к Черноусу, пытавшемуся затолкать шашку в ножны:

— Сколько разбойников, говоришь, вы взяли в полон?

— С пяток имеется, — откликнулся хорунжий. — А что ты надумал, Дарган?

— Увели бы вы их, от греха подальше.

— Куда вести, кругом гольная ночь. Утром в москальский штаб и доставим.

— Москали немирных тут–же и отпустят, — усмехнулся кто–то из казаков. — Мол, дорогие абреки, идите в свои аулы и занимайтесь мирным трудом. А на левый берег больше не заявляйтесь.

— А разбойники москальского приказу так и послушались, — ощерился Савелий и повторил. — Так они и послушались…

Сотник подошел к окну, посмотрел на подсвеченное ущербным месяцем темное небо, на черные свечи раин вокруг усадьбы с круглыми черными же шарами от чинаровых крон. От перекосившей вдруг лицо дьявольской улыбки вздернулись вверх седые щетины усов:

— А ведь и правда зло порождает зло, — кинул он через плечо находившимся в помещении людям. — Да и куда тащить нелюдей, когда вокруг ночь непроглядная…

Он вспрыгнул на подоконник и пропал за стеной хаты, через мгновение оттуда донеслись гортанные крики горцев и растерянные восклицания охранявших их казаков. Но в спальне, чтобы остановить никчемную бойню, никто не пошевелился. Лишь дедука Федул подтянул толстый живот к хребту и пробасил на подобие станичного уставщика:

— Совсем Дарган умом тронулся, постарел, чи шо! Ни своих не слушает, ни чужих не щадит…

Станица гудела встревоженным ульем, такого еще не бывало, чтобы за короткое время бандиты дважды врывались в казачье поселение и пытались расправиться с семьей станичного сотника. Похороны Маланьи тоже прошли неспокойно, несмотря на азиатский уклад жизни, казаки женщин не обижали и в обиду чужим не давали. До этих двух случаев, когда к Даргановым наведался Муса, а потом отряд горцев во главе с дагестанцами, стычки с немирными происходили обычно на кордонах или при засадах. Здесь же проглядывало целенаправленное действие, говорящее о том, что о покое казакам надо забыть. Станичники удвоили секреты, усилили боевое охранение населенного пункта. Поначалу Дарган не вылезал из камышей, надеясь подстрелить кровника Мусу, но того будто след простыл. Потом угомонился, лишь чаще обычного посещая кордон, старшим на котором был Панкрат. Душу его не прекращали терзать сомнения, потому что к обычной в этих местах кровной мести прибавилась охота за сокровищами, о которых он сам давно перестал думать.

В один из дней сотник возвратился с база и с порога направился к Софьюшке, гремевшей в печке чугунками. Та обернулась к мужу встревоженной цесаркой:

— Что–нибудь случилось? — негромко спросила она. Она никогда не повышала голоса, даже в самых крайних случаях, приучая к нездешней культуре и своих детей.

— Я вот о чем подумал, — Дарган придвинул лавку, сел сам, усадил жену. — Казаки рассказали, что разбойники охотятся за бриллиантом французского короля Людовика Шестнадцатого и алмазным ожерельем какого–то итальянца, будто цены им еще никто не назначил. Разве они находятся у нас?

— О бриллианте я впервые слышу, а как выглядит ожерелье, сделанное ювелиром Николо Пазолини, не знаю, хотя имя известное, — пожала плечами Софьюшка, вскинула на сотника голубые глаза. — Прости, но сначала надо заострить внимание на том, откуда у бандитов появилась такая информация?

— Здесь ничего удивительного нет, — отмахнулся было Дарган, и взялся за пояснения. — Во первых, наш друг Гонтарь за кружкой чихиря мог проболтаться станичникам о раздобытом нами кладе, он часто бывает в лавке у армяна, куда наведываются мирные и немирные горцы. Во вторых, мы и правда живем не по средствам, а в казачьей среде это всегда бросается в глаза.

— Я как раз не об этом, тут картина более–менее ясная, — поправила на голове платок Софьюшка. — Абреки ищут бриллиант именно из короны короля Людовика и ожерелье знаменитого на весь мир ювелира.

— И тут все понятно, тот же Гонтарь, когда вернулся из похода, сказывал мне, что жена хозяина подворья проболталась о пропаже драгоценного камня величиной с детскую голову, будто он такого… как бы глубокого синего цвета. Я помню его рассказ до сих пор, наверное, он понравился и посетителям лавки, — покривил щеку сотник. — Кроме того, усадьба в Париже, где мы раскопали схрон, была расположена на стыке дорог со всех концов света, а у нас тоже караваны персидских купцов продолжают ходить древними путями — дагестанский Дербент с осетинским Моздоком вот они, в нескольких десятках верст от нашей станицы Стодеревской.