Аборигены, кенгуру и лайнеры - [85]

Туземцы Ангас-Даунса никак не могли уразуметь того, что у меня недостаточно денег, чтобы купить множество священных ритуальных предметов, которые они мне приносили. Если я им говорил, что у меня нет денег, они отвечали: «А ты напиши бумагу!» — то есть выпиши чек на нужную сумму. О современном банковском деле у них не было никакого представления, и они верили, что всем белым, в том числе и мне, чтобы получить деньги, достаточно только выписать чек. Чек — это часть магии белого человека.

Опыт с чеками они приобрели на соседних фермах, где им платили таким образом за работу и различные услуги. Они приходили с этими чеками в лавку в Ангас-Даунсе и использовали их как деньги. Однажды, торгуя в лавке, я получил чек, выписанный на имя «туземца Дона», но абориген, предъявивший чек, не был туземцем Доном, наверное, этот покупатель выиграл чек в карты.

Чтобы не объяснять постоянно, что у меня нет денег и я не могу выписывать чеков, я прибег к уловке и придумал такое объяснение: я полечу на большое расстояние самолетом, смогу взять с собой немного багажа и поэтому лишен возможности купить все, что мне приносят аборигены. Это они понимали. В действительности это было правдой лишь частично, потому что я должен был ехать железной дорогой до Аделаиды, Мельбурна и Сиднея, где собирался оставить некоторые этнографические предметы, которые у меня имелись в дубликатах.

Только однажды мне предложили что-то бесплатно. Тимоти дал мне куламон (который он получил от своей сводной сестры), к моему изумлению написав на нем свое имя. Он научился писать, когда работал в Квинсленде.

Считалось также совершенно нормальным и само собой разумеющимся, что я не получал никакой благодарности, если делал что-нибудь для аборигенов. Я специализировался на починке и изготовлении уздечек для ослиной упряжи, но никто из аборигенов мне за это не платил. И когда я роздал им газовые трубы, которые они употребляли как резцы, я ничего не получил, хотя за доставку их самолетом заплатил целых пять фунтов.

Этим я вовсе не хочу сказать, что аборигены не ценили моей помощи. Они выражали свою благодарность по-другому, прежде всего своей готовностью показывать мне священные вещи и исполнять ритуальные обряды, которые наверняка никогда бы не показали туристам или Артуру Лидлу.

Артур Лидл рассказывал мне, что такое отношение аборигенов к белым в вопросе о деньгах сложилось лишь в последние четыре-пять лет. Когда в 1956–1957 годах через Ангас-Даунс впервые поехало довольно много туристов, аборигены были готовы обмениваться с ними. Бумеранг, на изготовление которого у аборигена ушли часы, менялся на апельсин или пригоршню сластей. Но в 1957 году, после того как миссионер из Арейонги начал ежемесячно приезжать в Ангас-Даунс со своей передвижной лавкой и у туземцев появилась возможность использовать деньги, они стали требовать их от туристов за продаваемые товары. В 1960 году Артур Лидл завел свою лавку на ферме, и миссионер прикрыл торговлю.

В 1962 году аборигены еще испытывали затруднения при счете. Это, по-видимому, противоречит их страстному увлечению карточной игрой, при которой они употребляют английские названия чисел, что по меньшей мере предполагает способность действовать с простыми числами. Не совсем ясным было для них и соотношение между собой различных серебряных монет, и не раз приходил ко мне какой-нибудь абориген и просил посчитать его деньги.

Характерным для аборигенов Ангас-Даунса была их абсолютная честность в том, что касается денег и прочего имущества белых людей. В усадьбе и на кухне шале лежали в беспорядке деньги, но никогда ничего не пропадало. И хотя дверь на кухню шале по вечерам запиралась, ключ оставался в двери. Запирали не от аборигенов, а от лагерных собак. Какому-нибудь туземцу ничего бы не стоило войти в дом, забрать там не только деньги, но и продукты — муку, чай и сахар — или полакомиться так высоко ценимыми ими фруктовыми консервами. Однако ничего подобного никогда не случалось. Также и дверь лавки, хотя теоретически считалась запертой, чаще всего оставалась открытой.

Мой сарай был без замка. Дверь, правда, можно было закрыть, но сильный порыв ветра распахивал ее. Если аборигены, купив что-нибудь в лавке, не хотели сразу же возвращаться в лагерь, они оставляли муку или сахар в моем сарае. В таком случае я закрывал дверь, чтобы туда не пробралась собака. Каждый мог туда войти и взять что угодно, в том числе и мои вещи. Однажды ветер распахнул дверь, и собаки проникли внутрь сарая. Когда я вернулся, мука и сахар оказались на полу, на одеяле, даже на простыне и на спальном мешке, больше того, даже в динамите под кроватью. Собаки редко получают мясо, разве только то, что они добывают сами. Аборигены кормят их в основном мукой и лепешками, поэтому они привыкли есть сырую муку.

Тимоти выиграл деньги в карты и хранил их в старом зеленом носке с дырами на месте пальцев. Но он выиграл много, носок был набит до половины, и мелкие монеты в три пенни сыпались из дыр. Тимоти попросил у меня разрешения оставить деньги в моем сарае — не потому, что боялся, что другие аборигены их украдут, а потому, что ему надоело таскать деньги с собой: они выпадали из носка и он никак не мог отыскать их в песке. Я, конечно, выразил согласие и положил носок с деньгами на горизонтальную балку деревянного каркаса сарая, где его видел каждый приходящий ко мне туземец или белый. Одно время в нем находилось больше тридцати фунтов серебром. Но никто до него и не дотронулся.